Варианты Морозова. Стеклянная стена

Утро естественно освободило Константина от ночного беспокойства. Привычки руководили им. Он поставил чайник на плиту и пошел умываться, чтобы через несколько минут заварить чай, побриться, поджарить яичницу с брынзой, выпить настоявшегося чаю и идти из дому.

Собравшись, он подошел к окну и долго смотрел во двор.

Из соседнего подъезда вышел толстый мужчина с большим портфелем. Ветер задрал полу его плаща и облепил вокруг ног брюки. «Валерка Сагайдак, — подумал Морозов. — Вот так и живем, дружок…»

Он с улыбкой проводил взглядом товарища своего детства, потом взял с письменного стола сложенный вдвое листок, оставленный Людмилой, и стал читать:

«Чтобы спокойно принимать свои поражения, необходимо научиться реально смотреть на самого себя и окружающих, необходимо с ранних лет учиться проигрывать.

Кто не любит, пребывает в смерти.

Для человека, живущего в страхе и ненависти, — мир тесен, мрачен, грозен и бесцветен. По закону иррадиации эмоции, направленные на одного человека, излучаются на всех и все. Любя одного — любят весь мир, а ненавидя — ненавидят все вокруг, а вместе со всеми и самого себя.

Если последней целью негативных эмоций становится разрушение, то таким эквивалентом позитивных эмоций является созидание и слияние с окружающим миром в сексуальном акте. Это единственный способ противопоставления смерти благодаря сохранению бессмертия культуры и жизни вида».

В конце листка рукой Людмилы было добавлено: «Видишь, как просто? Ведь мы живем только потому, что любили и до нас. Согласен?»

Морозов выдвинул ящик, сунул туда листок и разорванную фотографию Веры и вышел из дома с беспокойным предчувствием. И он был благодарен Людмиле. За что? Он не знал, за что. Ему показалось, что она поворачивает его к новой действительности, которую он не видел, но о которую больно ушибался. И он подумал, что все Морозовы отличались такой слепотой, дед был спасен бабушкой, а отец погиб; а кто спасет Константина?

Между ветровым стеклом «Запорожца» и почернелыми рычагами «дворников» застряли опавшие листья.

В кабине слабо пахло бензином и еще тем, чем всегда пахнет старая машина, — резиной и маслом.

Морозов захлопнул дверь, выжал сцепление, повернул ключ в замке зажигания и в положенное время оказался на шахте, сначала — на ее верхнем уровне, потом — внизу, где-то рядом со своими коллегами Аверьянцевым и Грековым.

Белый день остался за его пределами, наступила добычная смена.

На участке Грекова заканчивался ремонт двухпутевого уклона, разбитого «орлом».

У Аверьянцева вчера добыли полтора суточных плана, и в связи с этим часть грековского порожняка была переброшена ему.

Общее равновесие по-прежнему поддерживалось неустойчивым и напряженным состоянием всех трех участков. Любая случайность могла опрокинуть его.

Ночью у Морозова ремонтировали подъездные пути.

Несколько рядов новых шпал выделялись светлыми прямоугольниками. На них лежали сине-черные с ржавыми пятнами новые рельсы. Они не были никак закреплены. Их можно было сбросить толчком ноги.

А наверху считалось, что здесь все закончили. Где-то произошла неувязка, и движущаяся машина производства, еще как будто управляемая руководителями, на самом деле двигалась, никому не подчиняясь.

Увидев разобранные рельсы, бригадир Лебеденко ощутил досаду и презрение к тем, кто работал здесь ночью.

— Гнилухи! — сказал он. — Совсем совесть пропили… Константин Петрович, пожалуй, нам придется и тут вкалывать.

— Мы вынужденно отдохнем, — поправил его Хрыков, улыбнувшись плутоватой дурашливой улыбкой.

— Свинья грязь найдет! — Лебеденко пресек намек ленивого парня. — Надо установить рельсы.

Издалека приближалось желто-белое пятно электрического света. Кто-то шел по штреку.

— Так, — произнес Морозов.

— Ладно, чего там! — легко сказал Кердода. — Дело ясное. Скупой платит дважды, а ленивый делает дважды.

Он заглянул в вагонетку, достал из нее тяжелый молоток, именуемый «понедельником», и бросил его на рельсы.

— Будущий стахановец, — усмехнулся Хрыков. — Давай выслуживайся…

Кердода пожал своими узкими плечами и поглядел на Морозова, ожидая, должно быть, что тот ответит Хрыкову.

«При Бессмертенко так не разговаривали, — подумал Морозов. — А при мне — заговорили».

— Придержи-ка язык, — сдержанно сказал он.

— Все, молчу, — насмешливо ответил Хрыков. — Мое дело телячье.

Из глубины штрека появилась человеческая фигура. Через минуту молоденький мастер ремонтно-восстановительного участка рассматривал рельсовый путь и, скрывая недоумение, хмурил свой гладкий лоб.

— Я не готов принять решение, — наконец сказал он нелепым тоном киногероя. — Надо посоветоваться.

— Здесь весь инструмент, — кивнул Лебеденко.

— Ты только нам покажи, как делать.

— Вы не суетитесь, — посоветовал мастер, подчеркивая вежливое обращение на «вы». — Каждый должен нести свой чемодан. Занимайтесь своими делами. Все будет в порядке.