Варианты Морозова. Стеклянная стена

Может быть, он был прав, прочитав какую-то книгу по управленческим проблемам и руководствуясь отвлеченными идеями, но в нем было видно то, что всегда оскорбляет людей, — равнодушие. Ему бы простили неопытность, резкость или даже глупость, а вот равнодушие вольно или невольно вызвало к нему враждебность.

— Мальчик, а как вас зовут? — улыбнулся Хрыков.

— Моя фамилия Струков, — с холодной вежливостью ответил мастер.

— Ну так струкайте вы отсюда! — сказал шахтер. — Веселее — струк, струк!

Он, наверное, думал, что Струков вспыхнет и наговорит смешных глупостей, но мастер как будто не услышал его, высокомерие послужило ему защитой. А Хрыков, почувствовав свое бессилие, больше ничего не стал говорить, нарочито отвернулся.

Было видно, что в коротком поединке мастер по крайней мере не проиграл. Правда, это ничего не меняло. Он по-прежнему олицетворял собой распространенное современное зло, олицетворял еще в большей степени, чем прежде, ибо, показав, что обладает характером, обнаружил общеизвестную неуязвимость своего порока.

Нет, Струков не хотел помешать бригаде. Он стремился к порядку, чтобы противопоставить свою волю вязкой бесформенной действительности. Все попытки самодеятельности привели бы еще к большему беспорядку. Он должен был твердо защищать дисциплину, только это делало его сильным.

— Эх, Струков, Струков! — покачал головой Лебеденко. — Жалко мне тебя. Ты парень еще молодой, от твоего поведения вся твоя судьба зависит. Разве тебе не сказали, что здесь начали ремонт по личному приказу…

— Кого? — спросил Струков.

— А это пусть тебе наш начальник объяснит.

— Так по чьему же приказу? — Струков повернулся к Морозову.

— По какому там приказу! — усмехнулся Морозов. — Нам сказано, мы и делаем.

— Ну а кто же распорядился? — снова спросил Струков.

Ему бы промолчать и остаться на своей неуязвимой позиции, стоя на которой ему ничего не надо было от добычников, но своими вопросами он высунулся на приманку Лебеденко за пределы своего безразличия, не понимая, что отдает инициативу в чужие руки.

— Зимин распорядился, ясно? — Лебеденко хлопнул мастера по плечу. — В общем, действуй, парень… Мы пока перекурим.

Он окликнул Кердоду, словно приглашая его к шуткам, и присел на уложенные возле стены шпалы.

Кердода примостился рядом с ним, скинул с головы каску и стал поправлять зажим лампы. Без каски он казался подростком рядом с большим Лебеденко.

— Ну как дома? — спросил Кердода.

— Ничего, нормально, — ответил бригадир. — А у тебя все по-старому?

— По-старому. Дети растут, мы стареем.

Лебеденко кивнул, соглашаясь с этой истиной. Вчера вечером он отвез к тестю два чемодана с одеждой жены. «Зайди, Нина у себя», — сказал тесть. «Если захочет меня увидеть, эту неделю я хожу в первую смену», — ответил Лебеденко и ушел.

Но Кердода, спрашивая о домашних делах, скорее всего спрашивал без всякого умысла. Что он мог знать о Нине? У них было общим только одно — шахта, лава, план, вот этот мастер Струков…

— Краткий перекур с дремотой! — объявил Хрыков и тоже сел рядом с Лебеденко.

— Что же вы предлагаете? — спросил у Морозова Струков.

— Можно через сбойку выйти на первый участок, взять рабочих с грековского уклона.

— Как? Самовольно перевести их сюда? — удивился мастер.

— Надо уметь брать на себя ответственность, — сказал Морозов. — Впрочем, ты ничем не рискуешь, ведь есть приказ Зимина… Через пару часов они освободятся.

Но мастер не поверил, стал звонить в нарядную своего участка — не дозвонился и тогда вызвал диспетчера Кияшко, который, конечно, не слыхал ни о каком распоряжении. Только неуверенность Кияшко, не позволившая ему сказать ни да, ни нет, выручила Морозова.

— Это, похоже, и в самом деле так, — ответил диспетчер мастеру. — Ситуация все время меняется… Позвони-ка главному инженеру.

— Некогда мне раззванивать! — сказал мастер.

То, что сделал Морозов, было самоуправством и анархией, однако у него появилась возможность одолеть неожиданную преграду. И если он ее одолеет, если даст сегодня добычу, то никто не будет обвинять его. Либо промолчат, либо похвалят за инициативные действия.

Он рискнул, даже не раздумывая о моральной ценности своего решения.

Он столкнулся с обычной неувязкой. Такой же, какая была накануне спасательных работ в затопленной шахте, когда потеряли двигатель транспортера. То случилось несколько дней назад, но с той поры многое изменилось. Морозов отказался от Веры и простился с юношескими мечтами «Ихтиандра».

Нет, все же это была не очень обычная неувязка, из тех, к которым привыкли и развратились из-за привычки их терпеть. Морозов увидел ее так, как будто она была первая в его жизни, как будто не существовало мысли, что, если понадобится, бригада поработает до горького пота, а все службы поднатужатся и, прихватив у месяца воскресные дни, героически взгромоздятся на плановую высоту.