Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Сказал, будто я боюсь, что назначат тебя.

— Странно, — вымолвил Тимохин. — Ты решил вредить мне. Странно… Не похоже на тебя. Чего ты хочешь?

— Чего? — Морозов с улыбкой смотрел в глаза Тимохина.

— Да, чего? — Глаза Тимохина влажно заблестели, словно к ним подступили слезы. Эти круглые темные глаза выражали боль, досаду, и еще что-то беззащитное.

— Не лезь в начальники, вот чего! — грубовато сказал Морозов. — Тогда из тебя прет жуткий Зимин. Пока тебя не поставили и. о., ты был нормальный. И работал, и крутился… Потом вдруг сделался барином.

— Значит, ты хочешь начальником? — спросил Тимохин. — Зачем тебе? Ты же всегда говорил, что на шахте долго не задержишься?.. Да тебя и не поставят.

— Не в этом дело. Я сам не хочу.

— Все хотят! Только одни открыто, а другие исподтишка.

— Я до второй смены свободен, — новым, сухим тоном сказал Морозов. — Пойду…

— Погоди. Я к тебе еще не могу так относиться, как ты ко мне. Возьми эти полсотни. Черт с ним! Я от злости.

Тимохин снова отпер сейф.

Морозов взял деньги. Тимохин глядел на него, как будто ждал, что сейчас Морозов скажет ему: «Старик, все в порядке! Мы друзья по-прежнему».

— Ну что, благодарить тебя? — улыбнулся Морозов. — Спасибо!

— Да ничего, иди, — тоже улыбнулся Тимохин. — Попробуем по-человечески… — И не слишком уверенно добавил: — Как получится.

IV

Зимин привез в трест личное дело Тимохина и представление его на новую должность.

Трест принял Зимина с презрительным равнодушием. В течение часа в стенах нескольких кабинетов Зимин выслушивал поучения. Вид людей, произносивших эти поучения, говорил о том, что им жаль своего времени, явно растрачиваемого бессмысленно. Зимин скрепя сердце благодарил. Он обошел старшего инженера, заместителя и начальника производственного отдела. Все они были копиями Кивалы, но стояли над Зиминым и держали в руках нить его судьбы. До Тимохина им не было дела; он еще не обрел номенклатурной биографии.

Среди трех явлений жизни — Зимина, Тимохина и шахты — в тресте вызывало интерес только последнее.

Звезда Зимина едва светилась. У Тимохина ее просто не было.

После третьего кабинета Зимин почувствовал, что от него остается одна кожа, обтягивающая пустоту.

Предстояла последняя встреча — Рымкевич.

И Зимин разъярился. Он вылетел в коридор и помчался вниз, к выходу. Там ждала машина. К черту Рымкевича! После!..

Зимин взмок. Что он мог сделать, кроме побега? Тот, кто бывал между колес бюрократической машины, кто испытал удушье и бессилие, тот знает, что все это в конце концов не так уж страшно: кабинеты и колеса отпускают с миром, и если не поддаваться, то можно продолжать свое дело независимо от них.

Зимин же, зная это прекрасно, убегал. Боялся. Удивительный страх быть погубленным в этом доме, быть свергнутым с той высоты, которая делала его неуязвимым по отношению к большинству, завладел Зиминым. Это был приступ безнадежности. Если бы он продлился, Зимину наверняка пришлось бы тяжелее; тогда бы он стал докапываться до глубины и понял бы, что перестал верить в свое счастье. Но страх прошел, как только Зимин выбрался на улицу. Может быть, потому и прошел, чтобы не быть объясненным.

Сентябрьское небо и быстрые облака — вот что он увидел прежде всего. Сентябрь, конец месяца, план, Рымкевич — Зимин отмахнулся от них и глубоко вздохнул.

Черные машины жарко сияли перед подъездом. Шоферы с наглыми разбойничьими лицами, сыграв в беседке очередную доминошную партию, звенели серебром.

«Что творится? — охнул Зимин. — Ну и пиратские у них рожи! — Он мотнул головой. — Я, видать, сдвинулся. Это ж нормальные ребята».

Действительно, шоферы держались так, как всегда. Приглядевшись, и найдя своего Борю, Зимин одумался и перестроился.

— Сейчас поедем, — предупредил он. — Подожди минутку.

И вернулся в трест. И снова был кабинет, но уже другой, просторнее прежних, с ковром и телевизором. Прежде чем попасть сюда, Зимин потомился в приемной, задержанный секретаршей. Ее звали Ирой, а он назвал — Верой и поплатился. Зимин плохо запоминал ненужные имена.

— Какие цветы вы любите? — потом сообразил спросить он.

Девушка взглянула на этого маленького широкоплечего человека и невежливо засмеялась.

Устроенная на работу по звонку, девушка не разбиралась в званиях и чинах посетителей. Они сами раскрывались ей. Уверенных в себе она не решалась задерживать, робкие сами натыкались на запрет, а загнанные, с темными лицами производственники всегда были как-то смешно угнетены в этой комнате, словно милый старичок Валентин Алексеевич Рымкевич казался им лютым зверем. Секретарша неожиданно поняла сладость власти и с детской непосредственностью стала гордиться собой.

— Чего ты зубы скалишь? — вдруг оглушил ее посетитель. — Насажали крашеных кукол!

Этот низенький крепыш был сумасшедшим. Девушка растерялась. То, что ее назвали крашеной, было обидно: на самом деле у нее были естественные русые волосы. Ее власть рухнула. Секретарша превратилась в напроказившую девчонку, которую неожиданно наказали и которая, зная, что наказали справедливо, все же изумлена.

— Смотри мне! — буркнул Зимин.