Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Да что ты все время повторяешь одно и то же? Люблю, люблю, люблю. Я тоже люблю тебя, только я молчу. — Она пожала одним плечом и снова шагнула к выходу.

И Костя понял, что она в чем-то упрекает его, и не мог разобрать, в чем же? Наверное, он был тороплив, груб и несдержан, как животное. Он оскорбил ее.

— Прости меня, — произнес Костя. — Все так вышло…

— Но почему кажется, что все это игра? — не слушая, спросила она. — Обижаешься? Не обижайся, ты очень хороший… Но я не могу. Я боюсь, что после этого… Это же грязно!

Из ее несвязных горячих слов Костя догадался только об одном — Вера боится. Он захотел ее успокоить, однако испугался, что она подумает, будто он уговаривает. И не стал успокаивать. Сидел на кровати, упершись в колени, и молчал.

Вера еще что-то говорила о мужчинах, которые после этого теряют к женщине всякий интерес, но Костя все молчал и только думал, как пошло звучат ее слова, и сразу прощал ей и эти слова и что-то другое, чужое.

Потом Вера сказала:

— Моя мама…

В летних сумерках шалаша стало видно мать Веры. Она была в белом платье с высокими плечами и с высокой прямоугольной прической. И платье и прическа были очень странные. А сама мать Веры казалась молоденькой девушкой, лет семнадцати-восемнадцати.

Сперва было трудно различить, кто стоит рядом с ней. Приглядевшись, Костя увидел стриженого юношу в довоенной форме с одним кубиком на петлицах. Девушка — мать Веры поддерживала его. Лицо лейтенанта было бледно и неподвижно, как неживое.

— Верочка, это твой отец, — сказала мать. — Я люблю его. Он твой настоящий отец.

— Нет, я его никогда не видела! — ответила Вера. — Я знаю, кто мой отец.

— Твоего отца могу знать только я, — сказала мать. — Мы учились вместе. Он ушел на войну, а в сентябре его убили.

— Я люблю тебя, — проговорил лейтенант.

— Он мог быть моим отцом? — спросила Вера.

— Ты видишь его? Прощай.

Девушка в странном белом платье и юноша в довоенной гимнастерке исчезли.

Эта картина долго стояла перед глазами. Позже она могла бы прояснить что-то в самой Вере, но, как все влюбленные, Морозов был ограничен и не разбирался в том, что его не касалось. Ему было интересно, пока Вера говорила, но, избери она другую тему, например спорт или географию, Морозов заинтересовался бы еще больше. Потому что есть такие вещи, к которым уже нечего добавить и ничего нельзя изменить. Но вот в чем дело! Сколько он с Верой рассуждал о будущем и мечтал, вспомнить же было не о чем. А убитый лейтенант не забылся…

Она отвела его руку, и они вышли в сад. Под деревьями стояли темно-желтые ульи с плоскими и двускатными крышами. Пчелы не летали, лишь две-три опоздавшие жужжали на летках, уходя домой от наступившего вечера.

Где-то по-прежнему стучали молотком. Пахло дымком невидимых летних кухонь. В ветках одной яблони фыркнул крыльями воробей.

— Если бы тебя убили, я бы ушла от всех в такой старый сад! — возбужденно сказала Вера.

Быстро темнело, как будто собиралась сильная гроза. Было тихо и безветренно. В безоблачном небе еще не ушло солнце. Сумерки покрывали только сад, а там, в вышине, таинственно и фантастично светился день.

Вера глубоко, прерывисто вздохнула.

— Ты меня правда любишь?

Она остановилась, вглядываясь ему в лицо. Глаза чуть-чуть вздрагивали, кусочек за кусочком, ощупывали лоб, щеки, подбородок. Что она хотела увидеть?

— Правда любишь? — спросила Вера.

Ее руки коснулись его груди. Он взял ее руки.

— Я не могу представить тебя. Зажмурюсь — и тебя нет… — Вера слегка наклонилась, опираясь на его руки, и, то приближаясь, то отстраняясь, говорила: — Я не знаю, люблю тебя или не люблю. Сейчас мы поедем домой, да? Немножко побудем здесь и поедем… Мой хороший… Мой хороший… — Она несколько раз повторила эти два слова, повторила по-детски нежно. — Знаешь, когда мы состаримся, мы будем вспоминать друг друга, смешно, правда? Мы будем старыми?! У нас будут дети и внуки. И мы будем им говорить, что надо приходить домой не позже десяти вечера…

Вера грустно улыбалась. Кажется, она уже тогда предвидела расставание? Или на нее действовал предстоящий назавтра отъезд?

Костя возразил ей — ведь мы поженимся!

— Поженимся, — повторила она. — Поженимся… Потом ты меня разлюбишь и разведемся.

— Никогда тебя не разлюблю.

— Хороший мой… Откуда мы знаем, что станет с нами через год, пять лет, десять лет? Может, завтра мама разведется с отцом и мы уедем?.. Ну не хмурься, никуда мы не уедем.

Они долго говорили о будущем и целовались без страсти, с какой-то саднящей нежностью.

Потом Костя спросил:

— Если бы я погиб, ты бы смогла выйти замуж за другого?

Удивительный был у него оптимизм! Он не сомневался, что Вера ответит отрицательно, и, когда она сказала: «Наверное, не сразу… не знаю», — был поражен.

— Значит, все-таки выйдешь?! — воскликнул он. — Эх, ты…

— Я не знаю, — мягко ответила она. — Время так изменяет людей…

Вера была правдивее и умнее его, но то, что правда была холодной и слепой, убивало Костю.

— Время изменяет! — горячо повторил он. — Изменяет! Все знают. Но сейчас-то, сейчас кто тебя изменил?

— А зачем делать вид, что мы наивные дети?