Варианты Морозова. Стеклянная стена

На танцевальной площадке было мало людей и никто не танцевал. Играл магнитофон. За железными копьями ограды толпилась грозная компания юных хулиганов, настроенных, как всегда, антиобщественно. Сейчас, когда еще было светло, компания томилась за мирной беседой и изучала подходивший народ. Но уже в ее недрах собирались деньги на вино, и одурманенные своим ранним созреванием юные хулиганы готовились к рыцарским ристалищам.

Костя увидел своих соседей Петрова и братьев Шевчуков, одетых в белоснежные рубахи, и, не поддаваясь магнетизму, который исходил от компании, не стал подходить к ней.

— Костя! — крикнул Валерка Петров, скабрезно усмехаясь. — Как дела? — Хотя он и не сказал ни одного грубого слова, что-то крайне непристойное послышалось Косте в его вопросе. Какое дело Петрову кричать о том, что касалось лишь Кости и Веры?..

Костя гордо посмотрел на Петрова и не ответил балбесу.

Они подошли к будке, где продавали билеты. Рядом с будкой был проход в ограде, перегороженный железной цепью с отполированным частыми прикосновениями концом, и за цепью стоял человек неопределенного возраста.

Костя положил на подставку в окошке свой сверток, и, заглянув в окошко, узнал, сколько стоит билет. И отошел в смущении. Денег на два билета у него не было.

— У меня только полтинник, — постыдно объяснил он Вере.

Впервые он был унижен безденежьем. Она сказала ему:

— Моя мама говорит, что для счастья необходимы деньги.

Костя уловил ее скрытое разочарование. Однако была ли на самом деле она разочарована, или он перенес на нее свое ощущение униженности? Эта мысль мелькнула и тотчас сгорела. Она была мелкой и пустой. Она лишь подчеркивала противоположность между тем, чем казался этот юноша в чужих глазах, и тем, чем он был в этот вечер. В общем, это была противоположность между скудной будничной жизнью, которая нас окружает, и между прекрасными минутами этой нелепо организованной жизни (подумал тридцатилетний горный инженер Морозов).

— Пошли, Костя, — позвала его Вера. — Все равно мы сегодня будем танцевать. Я еще не знаю где, но мы будем с тобой танцевать. Я очень хорошо это знаю.

Она словно увлекала его, уводила от реальности знакомых мест и условий, манила надеждой, от которой по телу прошел мороз. Костя летел…

В тот последний день накануне отъезда Веры Старобельск был тесен. Городок был создан для иных форм жизни, определенных и устоявшихся. Он походил на древний ковчег, где пассажиры и команда знали свои места и не задумывались над тем, куда они плывут. Плывут — и хорошо.

К вечеру все улицы становились сонными, редко-редко проезжал какой-то грузовик с обшарпанными бортами, поднимая пыль, и, как только его шум уходил вдаль, еще тише делалось на улицах. Только на центральной улице, покрытой асфальтом, и на площади, где помещались городские учреждения, в вечерние часы было много молодых людей. Городок и для них был тесным и скучным, и здесь образовывались свои общества, группировки, здесь все знали друг друга и жили поисками развлечений. Но развлечения были установлены раз и навсегда, а хотелось чего-то нового, острого, запретного. И выходило так, что они тоже плыли куда-то, повторяя тех, от кого хотели отличаться.

Костя и Вера вышли из парка. Через несколько минут их догнала компания, в которой были Петров и братья, молча прошагала мимо и скрылась в гастрономическом магазине.

— Здесь! — сказала Вера.

Она глядела с напряженной скованной веселостью, Костя не понял ее. Вера показала на площадь перед Домом культуры, похожую на речную тихую заводь: на площади было малолюдно.

— Да, танцевать будем здесь! — засмеялась Вера. — Ты уже забыл!

— Здесь?

— Здесь! Мы одни, никого вокруг нас нет, понимаешь?

Костя не понимал.

— Дай сюда, — сказала Вера и, выхватив у него сверток, побежала к уже закрытому газетному киоску, оставила сверток на прилавке.

— Все! — вымолвила она, вернувшись.

Костя застенчиво и обрадованно шел с Верой к центру площади. И действительно — за какие-то мгновения их короткого пути никого не стало вокруг, ни одной живой души не было в городке, только высокие пирамидальные тополя глухо шелестели, покачивались и трещали темными с беловатым подбоем листьями.

Вера остановилась и опустила руки на его плечи. Она ничего не говорила, ждала. Костя одеревенел и стоял дурак дураком и вдобавок глупо улыбался. Он чувствовал сквозь рубашку горячие руки Веры и больше ничего не чувствовал.

— Ну! — улыбнулась она. — Костя, где ты?

Он крепко охватил ее талию и закрутился на месте, держа Веру на вытянутых руках.

— От-тана! — приговаривал Костя. — От-тана! Ота-на-на-на-на!

Это он напевал какой-то диковатый мотив.

— От-тана! От-тана! Ота-на-на-на-на! — Он ощущал, что он сильный и большой, а Вера — маленькая, беззащитная и дорогая. Она была женщина, а он — мужчина, — вот что он ощутил. И тогда жаркий обжигающий свет, пульсирующий в его мозге, вдруг отпустил.