Варламов

лис, создавал у зрителя то впечатление сверхъестественного, зло¬

вещего, без чего невозможна вся сцена появления кладбищенской

статуи. И сейчас же вслед за исчезновением статуи и Дон Жуана

раздавался новый крик Сганареля, — опять живой, человеческий

и необыкновенно смешной:

—       Жалованье мое! Сеньор, где мое жалованье?»

Провалился Дон Жуан в преисподнюю, один дым остался от

него и едкий запах серы. Варламов выходил вперед, на самый

край просцениума и слезно жаловался зрителям:

—       Теперь все довольны, все, все! И обманутые девушки, и

опозоренные семьи, и разгневанные родители, и озверевшие

мужья. Одному мне горе... Мое жалованье, мое жалованье, мое

жалованье.

Потом Варламов кланялся зрителям и, с неожиданной после

слез веселой улыбкой, объявлял:

—       Представление окончено.

Выстраивались рядом с ним арапчата и тоже кланялись.

И разбегались по сцене — гасить свечи.

Лет за тридцать с лишним до мейерхольдовского «Дон Жуана»

в Александрийском была поставлена комедия Лопе де Вега «Луч¬

ший алькальд — король» в Малом театре. В отзыве на этот

спектакль (в свое время неопубликованном) А. Н. Островский

писал:

«Невольно рождаются два вопроса: зачем поставлена эта пьеса

и нужна ли она для публики?»

Эти два вопроса неизбежно возникают и в связи с постановкой

«Дон Жуана». Зачем? Нужна ли?

Оскорбленный запрещением «Тартюфа», комедии острообличи¬

тельной, Мольер бросил своего «Дон Жуана» королевским вельмо¬

жам и распутному двору как злое обвинение. Он перекроил знаме¬

нитую легенду о севильском обольстителе на современный лад,

выдал Дон Жуана за французского аристократа, условно оставив

ему испанское имя. Сек своей комедией лицемерие, пустозвонство

и беспутство, нравственное ничтожество сильных и знатных

XVII века. Вышло далеко не безразличное к современным нравам

и страстям театральное представление. И сильные, знатные поняли

это. «Дон Жуан» тоже был запрещен. И почти восемьдесят лет не

появлялся потом на французской сцене. Предпочитали колючему

мольеровскому «Дон Жуану» безобидного и беспечно веселого

«Каменного гостя» Корнеля.

Деятельная гражданская мысль и во все последующие времена

могла найти в комедии Мольера живой отклик злобе дня. Что это

так, доказала постановка «Дон Жуана» в наше время во француз¬

ском Национальном народном театре Жана Вилара, показанная и

у нас. Она зло высмеяла через старую комедию современных высо¬

колобых умников («интеллектуалов», как они сами себя вели¬

чают), которые ставят себя выше общества, судят обо всем с раз¬

вязной безнравственностью, считая только самих себя неподсуд¬

ными. Они — цвет времени, им все дозволено, хотя на деле быстро

обнаруживается бесплодность игры их вольного ума и безысход¬

ность притязаний (об этом хорошо сказано в книге советского

театроведа Б. Зингермаиа «Жан Вилар и другие»).

Казалось бы, что ироническое обнажение приема «возобновлен¬

ного спектакля версальского театра XVII века» тоже могло бы

стать острым и обличительным. Но Мейерхольд отнесся к старин¬

ному искусству представления совершенно всерьез. А серьез,

вероятно, нужен был особый, комический... У него же вышел

почтительный. И спектакль оказался формальным, бездухов¬

ным. Была Александринка казенно холодной, стала музейно

холодной.

Предреволюционные годы — пора бурных творческих поисков

Мейерхольда, проб, заблуждений, горестных ошибок. Но мяту¬

щийся, безоглядно увлеченный, не осознавал, что иной раз идет

путями неверными, художественно неплодотворными. Только уже

много лет спустя сумел признать, что «весь этот сложный узел

распутывает Октябрьская революция, которая дает возможность

определить отношение к этим исканиям», отношение, разумеется,

отрицательное.

А ведь это поняли другие гораздо раньше. А. В. Луначарский

писал в 1906 году:

«Мейерхольд ищет. Это хорошо. Но, найдя какой-нибудь пус¬

тяк, он ставит его в красный угол и начинает стукать лбом перед

малюсеньким фетишем». Это — строчки из статьи, имеющей зна¬

менательный заголовок: «Заблудшийся искатель».

Так, при постановке «Дон Жуана» в красный угол была по¬

ставлена узенькая мысль о «возобновлении» весьма внешнем, сти¬

лизаторском. И вышло так, что он не только стилизовал, но и,

право, стерилизовал. И комедию Мольера, и самого Дон Жуана.

Превратил этого ерника, богохульника и бабника в красиво бол¬

тающую куклу, жантильного фарфорового маркиза — комодное

украшение. (И кто знает, как вырвалось у Варламова это сло¬

вечко про стерилизацию? Многие полагали — из невежества, кос¬

ноязычия, чудачества. А вдруг не так?)

Мейерхольдовский «Дон Жуан» был принят весьма сдержанно.