Варшавская Сирена

— Гадость! — сказал он. — Самая противная зелень, которую я когда-либо ел.

— Так зачем же? Зачем? — прошептала она, сдерживая плач.

— Нужно, — сказал он подчеркнуто твердо. — На всем бретонском побережье мальчики обязаны съедать первые примаверы. Девочки должны их срывать, мы — есть. Так было всегда! И запомни: всегда так будет! Всегда!

Потом он провожал ее до фермы, расспрашивая по дороге:

— Так ты не здешняя? Тебя зовут Анна-Мария и ты живешь у Ианна ле Бон? А почему?

Она гордо выпрямилась:

— Потому что это мой родной дедушка. Он был им, и будет. Всегда.

Мальчишка засмеялся, совсем развеселившись.

— Ты здесь давно живешь? Или только приехала в гости?

Только сейчас она обиделась.

— Я здесь живу с осени, потому что мама очень больна. Мне придется здесь пробыть до тех пор, пока она не выздоровеет.

— А где она сейчас?

Анна-Мария от удивления даже остановилась.

— Как это где? Дома, вместе с отцом. В Геранде.

— В Геранде? — воскликнул он и тоже остановился. — Так ведь и я оттуда.

— Не верю, — возразила она. — Ты же говорил, что должен драться — как все мальчишки с побережья. И съел мои первоцветы.

Он пожал плечами.

— А что мне оставалось делать? Меня на пасху к себе на ферму пригласил мой товарищ. Вот и пришлось мне делать то, что и они. И вместе с ним спать в шкафу. Ужасно. Душно там и жестко. А ты с кем спишь?

— С Марией-Анной ле Бон. Ведь я же ее внучка.

— А в школу ты ходишь?

— Нет. Осенью пойду…

— Фи! — фыркнул он. — А мне скоро будет десять лет.

Теперь она чувствовала себя в безопасности, потому что стояла у ворот, ведущих в дедов двор, и наконец могла его внимательно рассмотреть. Он был чуть выше ее, одет, как одевались сыновья фермеров, и не такой уж страшный. Темные глаза его весело смеялись, хотя на распухших губах не было улыбки.

— Странный ты, — сказала она, помолчав. — Чуть горло мне не перегрыз.

— Неправда! — обиделся он. — Ничего плохого я тебе не сделал. Только попробуй пожаловаться деду с бабкой, ребята тебе отомстят.

— Как? — спросила она, снова охваченная страхом.

Он пожал плечами.

— Не знаю. Но лучше не пробуй. Я отсюда уеду через три дня, а они останутся. Послушай, Анна-Мария. Перестань-ка ты на меня злиться.

Она серьезно кивнула головой:

— Ладно, хотя я даже не знаю, как тебя зовут. Вижу только, что ты смешной. Это точно.

Он обиделся. Тогда это было в первый раз, потому что потом они ругались и мирились очень часто.

— Я делал то, что другие, как раз для того, чтобы не быть смешным. Ты слишком еще мала, не понимаешь этого.

— Но тебя ведь как-нибудь зовут? Ну хоть как-то?

К ее удивлению, он выпрямился и неожиданно, хоть на ногах у него были сабо, стал похож на городского мальчика.

— Меня зовут Паскаль ле Дюк. Я сын доктора из Геранда.

— Ты? — спросила она, не веря собственным ушам. — Ты его сын? Так ведь это твой отец выгнал меня из дома.

— Как это — выгнал? — не понял он.

— Он пришел лечить мою маму, но вместо того, чтобы дать ей лекарство от кашля, велел нас разлучить. Вот почему я здесь, у деда с бабкой.

— Отец хорошо знает, что делает, — пробурчал Паскаль.

— О, да! Совсем как ты, когда сначала рвешь зубами примаверы, а потом их выплевываешь.

Они немного помолчали, но тут Паскаль неожиданно схватил ее за руку и потащил обратно к прибрежным скалам.

— Пошли-пошли! За то, что мой отец и я тебе сделали, я покажу тебе самую удивительную вещь, которую я увидел сегодня утром. Может, она еще не ушла? Может, мы еще туда успеем?

Они бежали, согнувшись, держась за руки, ветер трепал их одежду. Кроме его завываний, слышался лишь стук их сабо по обрывистой тропинке. Это продолжалось недолго, потому что за первой же каменной оградой, окружающей обработанное поле, Паскаль остановился, влез на самый высокий валун и втащил ее за собой. Теперь они стояли на плоском камне, держась за ветви дикой яблони, и смотрели вниз, туда, где виднелась бирюзовая полоска воды. У их ног, между скалами и оградой, лежал луг, покрытый желтыми цветами, как пушистым ковром, и одновременно бирюзовый, потому что на нем сохли светло-голубые сети, в некоторых местах собранные в складки, кое-где едва касающиеся земли, и первоцветы пробивались через их ячейки и желтели над ними. Единственным темным пятном на этом сине-золотом лугу, впадающем в океан, была старая рыбачка, сидевшая недалеко от каменной стены. Ее вытянутые ноги, обутые в сабо, лежали на островке из цветов и казались голубыми под рыбачьей сетью, на ее сгорбленную спину был накинут черный платок, на склоненной голове белел высокий чепец. Она так была занята работой, что не слышала ни шепота за спиной, ни скрипа яблоневой ветви. Старуха сидела неподвижно, напоминая огромного черного паука, не сводящего глаз с развешенной паутины и ждущего добычи. Для ее натруженных рук этой добычей становились пучки первоцветов, которым удавалось пролезть через голубую завесу. Они появлялись в тех местах, где были дыры или большие ячейки, через них-то и могли проскользнуть проворные сардинки. Поэтому женщина то и дело поднимала сеть вверх над торчащими головками примул, подтягивала ее к себе и сапфировой нитью сшивала прорехи.