Вас пригласили

На пути назад я сильно отстал от всех. Мне было все равно. Впервые в жизни меня не страшил отцовский гнев. Я знал, что меня будут сечь: розгами отец вколачивал в нас житейскую мудрость – и все равно, дочь заголяла перед ним зад или сын. Я был совершенно пьян. Пьян той безмерной радостью, которую пережил благодаря тому кабану. Моему первому учителю. Лес вокруг совершенно преобразился. Надо мной, вокруг, рядом и далеко, била крыльями сама Жизнь. Я не помню, как держался в седле. Все, чего касалось благословение дышать, мерцало и трепетало на мили окрест – и в моей крови. Яростная жажда существования летела надо мной незримым верховым пожаром. Я спал наяву. Жизнь всегда побеждает, а смерть всегда освобождает, – кричал и пел немой прежде лес, и в этом, а не в пыльных пустых словах брата Муцета, был подлинный смысл. Будто все живое нетерпеливо ждало моего пробуждения и теперь взахлеб говорило со мной.

Отец выдрал меня нещадно. Собственноручно. Я равнодушно стерпел наказание, не противясь, не извиняясь, не моля о пощаде. С того дня я обрек себя на одиночество в семье, на бесконечные насмешки. Мать пыталась вступаться за меня, но отец вскоре прилюдно запретил ей меня опекать. «Это семейное позорище может быть хоть как-то смыто, когда мозгляк сам загонит и убьет что-то приличное!» Вердикт отца был окончателен и не подлежал обжалованию.

В своей отлученности я нашел совершенное прибежище.

Оставался один в лесу, сколько мне заблагорассудится. Пусть и единственный сын, я утратил всякую ценность в глазах семьи. Опозорил отца в глазах соседей. Не бил дичь. И не был главным наследником. Никого не заботило отныне, что со мной и где я. И я не тосковал. Ну, быть может, лишь самую малость.

– Сколько же лет вам было тогда? – спросила я.

– Двенадцать, меда Ирма.

– Рид Милосердный, совсем ребенок!

– Да-да, почти как вам сей миг, – улыбнулся Анбе.

– А что же было дальше? – Я пропустила мимо ушей этот двусмысленный комплимент.

– Я стал уезжать все дальше от родового гнезда. Сама жизнь неудержимо тянула меня в бесцельные странствия по округе. И вот однажды, почти заблудившись, я наткнулся на крошечную сторожку вдалеке от всех хоженых охотничьих троп.

Коновязь была новенькой, и сам домик выглядел так, будто незримые для меня лесничие не оставляли его надолго. Дверь стояла незапертой. Я вошел и огляделся. Вполне обычный охотничий домик с ожидаемо незатейливой утварью. И лишь обилие темно-синего в обстановке, весенние сумерки под этой крышей, заворожили меня совершенно, прямо с порога.

Вдруг с потолочных балок донеслись тихая возня и чириканье: небольшая лазорево-голубая птица скакала по темному мореному дереву. Птица нимало не испугалась меня, не удивилась моему появлению.

Весь раскрывшись ей навстречу, я силился постичь, что она здесь делает и как у нее вообще обстоят дела. Птица была счастлива и довольна жизнью. Очень скоро спустилась ко мне, и мы с удовольствием уставились друг на друга. Я поискал в карманах, чем бы ее угостить, наскреб горсть семян и хлебных крошек и протянул ей подношение. И вот она уже устроилась у меня на запястье и даже позволила себя погладить. Неудивительно: с тех пор как я остался один на один с великой Жизнью, ко мне на плечи спускались самые разные крылатые, иногда – и без моей просьбы. Но эта птица была чудом из чудес. В фернских лесах не водится такая краса. Она переливалась всеми оттенками аквамарина, а пух на груди отливал древней сталью. И только макушка с лихим хохолком – золотая, как одуванчик. Мне показалось, что птица кокетливо давала себя разглядывать, и я прямо-таки влюблялся в нее все больше. В мои четырнадцать она стала, наверное, моей первой ассэан[23].

Мы просидели с ней до темноты. Мне совсем не хотелось уезжать – так покойно и тихо было в этом странном доме, затерянном в лесу, что я решил там заночевать. Спать на земле я давно привык. С удобством разместился на полу перед нерастопленным очагом и быстро и сладко заснул, а моя новая подруга пристроилась прямо надо мной, на кухонной полке, под боком у огромного медного котла.

Глубокой ночью я внезапно проснулся. В доме явно кто-то был. Я приподнялся на локтях и огляделся. Этот кто-то сидел у стола, спиной ко мне, тяжелый темный плащ валялся рядом, небрежно брошенный на скамью. За окном ворчал дождь – прямо как нынче. Чуть погодя незнакомец, не поворачиваясь, произнес: «Если желаете спать дальше, спите на здоровье. Вы не храпите и потому совершенно не мешаете мне».

Я опешил. А немедленно после – сильно смутился. «Простите, фион… Я не знаю вашего имени, но прошу великодушно извинить меня за вторжение».

«Отчего же, не стоит извинений. Вы никого не стеснили и вдобавок порадовали Айриль[24]».

Тут я заметил, что моя лазоревка уютно примостилась на столе у правого манжета незнакомца.