Вас пригласили

Я зарывалась в немногочисленные деррийские фолианты, остро пахшие сыростью, заржавленные временем, разбирала иногда почти по складам легенды, хроники и песенники таинственного народа. Четыреста лет, пятьсот, шестьсот было этим строчкам, этим потекшим картинкам, и на страницы, что вдвое старше моего рода, я глядела, как в колодец безлунной ночью. Я искала историй, песен, сказаний – чего угодно, лишь бы из века Рида. Как и зачем он явился людям? За что извели все его племя? Разумеется, любой фернский подросток мог рассказать заученную наизусть легенду, прописанную Святым Братством, как, когда и почему это произошло. Но мне всегда казалось, что даже святые наставники не знают всей правды.

Но тщетно. Библиотека щедро поделилась со мной сведениями о быте, традициях и общественном устройстве народа дерри. Я прочла о фигурах танцев, кухонных премудростях и толкованиях сновидений. Но гомонливый поток пестрого знания о дерри мелел досуха как раз к тем датам, когда в Западной Доле объявился Рид. Все ученики, будто сговорившись, мялись и отказывались обсуждать это со мной, отсылали меня к книгам или предлагали спросить у Герцога. Удивительное дело: мне уже почти стало все равно, что к чему в этой старой истории, но некий неутолимый зуд не ослабевал именно потому, что от меня откровенно прятали знание, к которому я не готова или которого не достойна. То, на что в замке смотрели снисходительно и насмешливо – на неспособность повелевать своими мыслями и порывами, – и подталкивало меня чесать, где чешется: я выжидала, читая взахлеб, все подряд, пытаясь прикоснуться всею собой, насколько возможно, к этому несуществующему народу. О дерри нам в детстве говорили больше поносного, чем возвышенного, однако знание языка дерри почиталось в светском обществе за самый благородный тон.

Деррийцев – пока племя еще существовало – соседи не любили и побаивались. Ростом выше обитавших рядом фернов, черноволосые и белокожие, хрупкие, молчаливые и скрытные. В годы юношества мои няни и гувернантки любили повторять, что ни к охоте, ни к пахоте деррийцы не годны – тощие да чахлые. Значит, горазды лишь воровать да скоморошничать. А вот язык их, бурлящий и певучий, словно ручей на камнях, – живая вода бродячих театров дерри. Мы заучивали трагические монологи и комические куплеты исчезнувших деррийских трубадуров. Детьми мы знали, что любовные письма и завещания у фернов испокон веку писались на дерри.

И при этом воры и бродячие циркачи назывались одним общим словом – «дерри». Впрочем, когда была девочкой, я этому не удивлялась: в мире взрослых было полным-полно таких нескладных, непоследовательных штук, я просто отмечала их про себя, чтобы понять когда-нибудь потом. Когда стану взрослой. Таких несуразиц становилось все больше, и трудно было мне, благовоспитанной и послушной юной фионе, разобраться, что к чему. Да и небезопасно – розги к графским детям применялись редко, но зачем искушать судьбу? Чрезмерное любопытство считалось серьезным пороком.

Кроме всего прочего, мне не давал покоя еще один вопрос: откуда у Герцога такая обширная и при этом сплошь крамольная библиотека? Когда деррийцев изгнали или уничтожили подчистую, сожгли и все до единой книги на деррийском. В замке я впервые в жизни держала их в руках, воочию видела письмена дерри. В библиотеке отца все без исключения старые тексты дерри были написаны фернскими буквами (что, кстати сказать, делало их несуразными и смешными). А тут – такая немыслимая роскошь! Десятки томов, не тронутые огнем, целые-невредимые, с серебрёными обрезами и хрусталем в защелках. Как удалось уберечь такое богатство от фернской травли? И каким могуществом и влиянием – или какой опалой? – в таком случае был осенен сам Герцог?

Сохранить подобную коллекцию можно было только с личного разрешения Короля. А разрешение такое перепадает лишь самым старым родам Королевства, за невероятные деньги.

Но не было, не было Эганов в Королевских списках – их я знала наизусть. Ни одного фамильного герба, ни одного старого вельможного портрета в стенах замка – а уж я исходила его вдоль и поперек. Тайны множились, а вместе с ними и мое любопытство – иногда же подступало и некое смутное разочарование. Но я все еще надеялась разобраться своими силами.

Глава 4

Я просыпаюсь среди ночи уже в который раз. Нет чернее аэна, чем предрассветная горячка верха весны. В кромешной темноте играет скрипка. Пылкая, жгучая, рваная. И я вижу сквозь сон плотно зажмуренные глаза, подрагивающие соломенные кудри, побелевшие костяшки пальцев. Щекочут, наскакивают друг на друга, сыплются ноты. Эсти занята своим делом. И я знаю, что каждый обитатель замка подымает голову от подушки и слушает, слушает, слушает…

Леса вокруг замка лихорадило, огромный буйный замковый парк трепетал и звенел. Весна объяснила мне наконец, откуда берутся диковинные названия девяти долей, на которые поделен парк. Агатовая, Янтарная, Малахитовая, Бирюзовая, Сапфирная, Опаловая, Ониксовая, Рубиновая – и сердце парка, Алмазная.