Читаем Вас приветствует солнцеликая Ялта! полностью

Вас приветствует солнцеликая Ялта!

– Вот, Колюшок, и разбавим твою зелень тоску. Айдате, молодёжики, на танцы-шатанцы! Айдатеньки!

– На танцы! На танцы! – взвизгивает Алёнка, как некогда крикивали чеховские сестрички «В Москву! В Москву!», и неистово тащит бабку с Колёкой на ералашный шум оркестра.

Поглазеть избока Колёка не прочь.

Но бабке мало смотрин. Ей подавай танцы. И она вытаскивает Колёку в круг, дурманно пускается вскачь властно кружить его в вальсе и одновременно, в вальсе, выбивает ещё что-то вроде не то чечётки, не то дробей, не то ещё какой тоскливой чертовщинки.

Колёке не нравится вальс, и особенно такой вальс, а пуще того не нравится бабка в вальсе. Чего она жмётся так, безрогая бизониха? Ни стыда ни совестишки… Народ же вкруговую. Всё видят! С глазами народ! Всё на таком свету!

– Нет… Не могу… – бормочет Колёка. – Ти… Голова кружится…

– Круглячится! – уточняет Алёнка, вертелась-скакала тут же.

Он выдёргивается из цепких потных бабкиных клешней и сходит с круга.

Задавливая неловкость, бабка семенит впригонку.

– Ну, ты чё выпрягся из-под дуги, танцорик? Байстуешь, шайтанец?.. Иля мои танцыи… дробушки мои не к моде?.. Не к ладу?.. А танцориха я всё ж жа-аркая… Эт про меня: хочь и погано баба танцюе, зато довго. Главно, Колюшок, долго… Ну ты чего, плясей, подкис?

Колёка, неспособный отбиться от старушьей навязки, в мыслях обложил себя незнамо каким этажом, ругает себя безвольцем, мягкошанкерным кисляем.

А вслух как-то виновато плетёт:

– Подустал… С дороги… Ноги спят, руки спят… Давайте по домам. Самый раз обняться с подушкой.

– Я и на это вся горячо согласная. Мы-ть тоже устамши…

Бабке не к душе, что вечер так бестолково смазан. Ну какое ж спаньё, когда ещё, поди, даже мелкосню не укладывали по телевизору?

В сарае, при свете, Алёнка налаживается скакать.

Совестно Колёке, что расстроил бабку, и он разготов вступиться за неё.

– Как солдат генерала, так и ты слушай бабушку, – осаживает Алёнку. – А то носишься, носишься. У тебя мотор в хвостике?

– У меня нету хвостика. Есть попка… – Девочка показывает на край своей койки: – А кто тут спит?

– Бабушка.

– А у стеночки?

– Красная Шапочка.

– А на этой койке кто?

– Серый Волк.

Алёнка взвизгивает, прижимаясь к бабушке.

– Бабичка! У нас в домичке будет спать Серый Волк! Ты не боишься?

– Да я сама хучь какого волка вусмерть выпужаю…

Колёка вышел: спокойно укладывайтесь, я пока на дворе поторчу.

Не успел он отыскать на небе ковш, как в сарайке помер свет.

Рубаху парень кинул на «Вегу-180» с горкой пластинок, а штаны на две усилительные колонки, чернели у самой у двери.

«И стереофонический проигрыватель, и колонки наверняк добыты на рубленции таких бездомников, как мы в этой в сараюхе», – подумал он и полез в прохладу под простынку на своей койке за куцей занавеской.

Сетка до страха быстро ухнула куда-то вниз, увлекая и его самого, так что у Колёки обмерли пятки.

Господи! Как же тут спать? Голова, ноги высоко вверху, кардан (заднюха) глубоко внизу, где-то в пропасти… Как в гробнице Тутархамона…

Боже, и впритирку тесный, стопроцентный контакт родных пяток с бабкиными пятками. Закрытое, подпростынное собрание шести ног и тридцати пальцев…

Попробовал Колёка ужать свои пятки, но не смог.

Не повернуться.

На бок, на живот не лечь… Разве что надвое переломиться?

Он затаился. Думал, как же быть.

Легонько-ласково бабка тронула ногой его пятку.

– Колюшка, – подыграла голосом, – девка моя как поднесла ш-шочку к подухе, так тут и сгасла. Спи-ит без задних гач. А ты, парубец, испишь?

– Крепко сплю, бабуль, – буркнул отрывисто.

– Колюшка! У тя язычок ну крапивка… Прям окатил лёд-водой… Как загнéшь, как загнéшь… На добром коне не объехать, семером не обхватить… Ну сказанул!.. Хоть на вешалку мне иди… Е-богу, обижаешь… Я ишшо не ско-оро подъеду под старость лет… Ну какая я бабка? Тебе, кудрявик чернобровай, один раз двадцать пять, мне ну два раза по двадцать пять… Так какая я от этого бабка? Я Аня… Ну, Анна Захаровна. Тольке не бабака гангренная… Не-е… Я и нашлась в деревнюшке Девица. Это под Нижнядявицком в воронежской стороне… Зайцевы мы…

«Вот так компашка… Серый Волк, Заяц, Шапочка-Кепочка… По японскому календарю нынче год… Кто навеличивает годом кота, кто годом зайца… Зайца! И его подружки Зайчихи! Не в честь ли этого шалеет бабуся?..»

– Колюшка, так ты испишь? И оч кре-е-епко? – игристо протянула бабка.

Колёка не ответил.

Только как-то жалобно и судорожно всхрапнул.

Ужала бабка губы, вздохнула и осторожно перенесла себе на грудь распаренный комочек внучкина кулачка, жарко выброшенного из-под простыни за голову.