Читаем Вас приветствует солнцеликая Ялта! полностью

Вас приветствует солнцеликая Ялта!

– Ё-моё! Зачем же через?.. Э! Да ты ещё не разглядел… Напротив Капкиной койки, под которой я квартирую, – Топа повёл лапой за себя, показывал на завешанную белыми простынями койку под далеко выступавшими с кухонной крыши тремя шиферными листами, – окно в кухню во всю стену. Это на тот дорогой случай, если будет интересная передача по телику, так чтоб лёжа и ей и мне можно было смотреть. И лежим мы ночью всяк на своей этажности, а в окно телик на кухне подсмариваем один. Так вот, твоя бубука манную мешает кашу на плитке и в мыслях выпевает (мысли её я слышу): «Как лопать без платности в столовке – эт мы. Как дыхать моей ингаляшкой без платности – это тож мы. Как жрать без платы пенку – опеть мы. Первей нас нету! Как без платности томиться в кислородной в ванне – никто окромя нас!.. А как в отплатность хоть на грошик подать нищенке радости – так, извиняюсь, это не мы, это не к нам. Сразу зоб на сторону… Мы спима! Поддаём храпунца… Козлина вонький!.. В небо убился,[23] а душевной ответности и с прикалиток нету… Какой-то повреждённый… Ни с чем пирожок… Иль им нечистая водит? С таковским только и трепать хвостом… Чё, распустёха, буровлю?.. Ну чё?.. Совсем гульная коровя пала в ублуд… На голых словах… С букушкой разь въехать в грех?..» Друже, насколько я понял, это песенка о тебе. Смотри, ты знаешь, что бывает за растление божьих обдуванчиков? Ох, жизнью ты не учёный… Смотри… Шепчет мне моё ретивое, взрыдывает по тебе доблестный рабфак трудящихся…[24] Смотри… И потом… Ты что ж, и кормишься, и лечишься за бабулькин счёт?

Колёка подрастерялся.

– Вообще-то, получается… да… Ни черта я с нею не поделаю! И в столовке, и в поликлинике… Не успею дотолкаться до кассы, как она обегает меня, слонихой заслоняет меня от кассирки… А сама щебечет, щебечет… На языке как на музыке… И наскоряк платит… Ну, раз ей это нравится, плати. Не имею я права лишать человека сердечного удовольствия.

– Однако ты с явными задатками сутенёришки. Не шай под савраску без узды… Неприлично на бабкином горбу ехать в раёк. У неё и так на горбу и её астма, и внучка, и дочка в Магаданике, и дедка в Латной под Воронежем… Надо политично вернуть по-джентльменски всё, что она за тебя заплатила. Правила хорошего тона обязывают.

– Где это записано?

– В уголовном кодексе!

– Может быть, может быть… Но какие ты реверансики ни выкидывай, главное вылезет наружу: деньги, грубые деньги даёшь женщине. Разве это порядочную женщину не оскорбит? Не унизит?

– А ты, авантюристик, отдай так, чтоб не оскорбило. Умный милостыню подаёт, даже его рубашка не узнает… У тебя на отдачу здоровский козырь. Отдаёшь ей её шелестелки! Её же!

– Да это я разочтусь… Меня подивил твой новый выговор. То шепелявил, как труха. А нонь поёшь, как новенький!

– А-а… Не век же быть стареньким. Всё некогда было… А вчера подновился. Не только вам… Вчера вы ударились все в лечение. За компанию я и себе сбегал в свою собачью лекарню. Заменил рухнувший на той неделе мост. Подновился. Выговор теперь, как у телевизионного диктора! А спасибушко парижаночке! А низкий поклон её финансикам! Дотаивают… Осталось там, как от пожару травы… Что бы мы, мужики, и делали без дам?

После, покуда Колёка долго мудро сопел в пещерном сортире, покуда умывался у колонки, он тяжело думал, как же вернуть деньжуру. А вернуть надо. Топа прав. Это меня раскрепостит.

И придумал.

Положил купилки в детскую плетёную корзиночку, шумнул Топе и показал на смурую бабку, кормила кашей Алёнку.

– Это вам от вашего соседа по койке, – поднёс Топа бабке корзиночку с зелёной трояшкой.

– Но почему именно деньжанятки?

– Во-первых, это ваши бабурики. Вы за него вчера платили. А потом… Не обижайте его. Рублёхи убивают в нём все добрые чувства к вам.

Бабка просветлела.

– Тады лучше без убивства!.. Алёнушка! Ласточка-сизокрылица! Ну-к, скушай ложечку за нашего дорогого дядь Колю!

– За дядь Колю я скушала уже половинку талерки. Ещё ой полные три скушаю ложки.

Съедаются и эти обещанные три ложки под пенье уходящего Топы:

– Каша манная —Жизнь туманная…

Потом Алёнка послушно ест за папычку, за мамычку, за дедушку Митрошку.

– А теперь за компанию в охотку последнюю за меня… За любимую за бабушку…

Алёнка в замешательстве с тоской смотрит на бабку:

– А за тебя твёрдо не обещаюсь… Вовсе не обещаюсь. До чего ж ты вязкая приставоха! Я б тебя убила… Убила б и бегом назад в Латную к дедунюшке к Митроше. Дедунюшка Митроша русским же языком наказывал тебе не заставлять меня есть через силку.

– Оха, гомнючка! – пыхнула бабка. – Живёшь в катухе, а кашляешь по-горничному! Что ж ты меня в позор топчешь перед дядь Колей? Перед Топкой?! Да дедушка Митроха та-ак ба тебе напподавал за меня! Добре, богатейске отшшелкал бы!

– А я забежала б к Юльке.

– Он бы тебя и тамочки сгрёб!

– А я убежала б на самолёт! А самолёт он пеше не вдогонит. И о-оп к мамычке с папычкой на Майгадан!