«...Ваш дядя и друг Соломон»

«Нет, дядя Соломон, нет! Судьбу не наследуют. Мойшеле не Элимелех, хотя он и его сын. И если я исчезну из его жизни, он не исчезнет среди стен Иерусалима».

«Но дополнительная душа Элимелеха – в его сыне, Адас».

Молчание, воцарившееся между нами, было тяжелым. Никогда еще между нами не было такого молчания. Я не могла его выдержать и крикнула:

«Дядя Соломон, почему они так плохо относятся к нам с Рами? Потому что мы – преступники?»

«Боже упаси, детка. Кто относится к вам плохо?»

«Кибуц».

«Кибуц? Ну, детка, кибуц это кибуц».

«Но почему ты так печален, дядя Соломон?»

«Это вовсе не из-за тебя, детка, только из-за меня самого».

«Из-за тебя?»

«Да, Адас, только из-за меня. Столько лет, целая жизнь прошла с момента, как Элимелех покинул кибуц, ничего отсюда не взяв, кроме своей скрипки и старых сломанных инструментов, даже полотенце, носки, маслину, ломоть хлеба не взял в дорогу. Но дополнительную душу забрал с собой, душу нас всех. И жил я без души этой, пока не усыновил Мойшеле. И если он покинет кибуц, точно так же, как его отец, не взяв ничего и исчезнув среди стен Иерусалима, единственное, что заберет с собой, это мою дополнительную душу».

«Дядя Соломон, ты хочешь сказать мне, что я… совершила преступление по отношению к тебе? Я ведь еще так молода, ведь была еще просто девочкой, когда вышла замуж за Мойшеле».

«Как девочка, любила его, а как женщина…»

«Я была любима им. Конечно же, приятно быть любимой…»

«Теперь же ты любишь, Адас».

«Да, теперь я люблю. И это прекрасно».

«Но если приятно быть любимой и прекрасно любить, что же ты будешь делать?»

«Расскажу Мойшеле всю правду, и пойду своей дорогой, какая мне суждена».

«Не так это просто, детка».

«Ну, что такого, дядя Соломон? Что это – трагедия? Мойшеле еще молод. Детей у нас нет. Мойшеле заново построит свою жизнь точно так же, как и я построю свою новую жизнь»

«В отношении тебя все выглядит просто, но вовсе не так в отношении Мойшеле».

«Потому что он сын Элимелеха? Только поэтому?»

«Он не просто сын Элимелеха, а сын его, который сейчас находится на войне».

«Но он из всех переделок выходит целым, – ты ведь мне это сказал?»

«Сказал. Но не все. О том, что все буйство Элимелеха было связано с любовью к твоей матери, я тебе не рассказывал. И о том, что Элимелех вышел живым и невредимым благодаря надежде на то, что любовь эта вернется, я тебе тоже не рассказывал. Мойшеле вышел живым и невредимым из переделок благодаря надежде на любовь, хранимой в его сердце. В надежде, что придет день, и ты к нему вернешься. Только для тебя он будет хранить свою жизнь на грани смерти. И еще я тебе вот что скажу. Если ты, не дай Бог, заберешь у него эту надежду, ты должна молчать, не называть вещи своими именами. Молчать до окончания войны».

«Во время Шестидневной войны ты просил меня молчать, пока Мойшеле не вернется. Теперь ты просишь меня молчать во время самой войны, потому что он там. Дядя Соломон, наследуют судьбу или не наследуют, но такова она, наша судьба, попадать вместе с нашими проблемами из войны в войну!»

«Откуда эта плаксивость, Адас? Только у тебя есть проблемы? В дни войны проблемы есть у всех».

«А это что, не причина для плача, дядя Соломон? Не следует плакать из-за того, что освобождение от личной проблемы приходит лишь с освобождением от проблемы коллективной?»

«Нет. Это не причина для плача, детка. Придет время разрешения всех общих проблем, закончится война и все вообще войны, но проблемы останутся, ибо они – в природе человека, приходят и уходят. Одни исчезают, и новые рождаются на их месте. Эта цепь никогда не оборвется. Какой смысл – в плаче, когда проблемы нескончаемы? Какова цель этого плача?»

«Да, нет цели в плаче. Но, главное, что в каждом поколении встал хотя бы один и задал твой вопрос: есть ли проблемы вообще?»

«Ответ, что есть, ему обеспечен».

«Так же, как ответ, что у всех есть проблемы».

«Да».

«Выходит, это дело безнадежное?»

«Тебе следует молчать. Конечно же, Мойшеле решит вашу проблему, но своим путем. Пойми, его жизнь – в твоих словах и поступках, Ты ответственна за него».

Голос дяди был повелителен и жёсток, даже ни одним звуком не похож на прежний его голос. Он встал со скамейки поджав губы, показывая, что для него наша беседа завершилась этой жёсткой констатацией моей ответственности, не желая больше меня слушать. Но еще долго стоял рядом со мной, изучая муравьиное гнездо у скамейки. Но начав снова говорить, смягчился:

«А теперь я тороплюсь сообщить Амалии новость, что Мойшеле приезжает. Она будет счастлива».