«...Ваш дядя и друг Соломон»

Амалия моя, несомненно, знала о Фистуке всё. Она знала всё обо всех. Никогда ей не мешало, что кибуц увеличивался и надо было заботиться о все большем числе его членов, собирать сведения о каждом. Она могла запросто сделать докторскую диссертацию по знанию всех членов кибуца. В этом я не мог за ней угнаться. У меня в кибуце есть много таких «фистуков», о которых я ничего не знаю, не обмолвился словом, и встречи наши были мимолетны. Встречаясь с ними в автобусе или тель-авивском универмаге, мы не демонстрируем удивление или радость близости. Но я не жалуюсь. Я не принадлежу к тем, кто без конца похваляется своим «великолепным прошлым». Ведь прошлое когда-то было настоящим. А значит, были там и ошибки, и провалы, и кризисы, положительные и отрицательные моменты.

Нет прекрасного прошлого, как и нет прекрасного настоящего. Прекрасно только будущее. Мы ведь бежим за ним, а оно удаляется от нас, а мечта и надежда бегут вместе с ним, а мы – за ними, и никогда не догоняем этой преследуемой нами троицы.

Господи, недобрый мой Бог, что там еще ткется в моем несчастном, отполированном общими мыслями мозгу? Восславляю будущее. Но ведь мечта и надежда бегут с будущим, ибо гонится за ними великолепие, постаревшее прошлое и отсутствие удовлетворения настоящим. Да, времена изменяются. В кибуце они изменяются с головокружительной скоростью. Трудно мне проследить множество изменений в нашей жизни. Что поделаешь, были мы молодыми, и кибуц с нами вместе был молодым. Состарились мы, но пришли молодые, и с ними кибуц молод, а с нами – стар. Нелегко наблюдать старикам за всепобеждающим расцветом юности. Но тот, кто хочет жить долго, должен мудро принять старость. Ибо в продолжительной жизни вовсе не обязательно, чтобы завершение ее обозначалась лишь дурными знамениями.

Идеи и веры приходят и уходят, земля же пребудет вовеки.

Земля наша, которая пребыла нашим созидательным трудом, дала нам жизнь, которая в свою очередь обогатилась этим трудом. Землю нашу – древнюю, ветхую, бесплодную – мы превратили в тучную и сочную. Стала она плодоносящей, подобно молодой женщине. Земля, сморщенная и сухая, стала гладкой, а мы, которые были молодыми и гладкими, стали изборожденными.

Но когда я думаю о нашей земле здесь, возвращается ко мне ощущение, что я не одинок в мире, что я стою в бесконечной доброжелательной очереди. Земля передо мной, и земля после меня, и вечность земли никогда не обманет*. С Элимелехом я не мог бы поделиться этими мыслями. Он бы, несомненно, ответил: «А люди, Соломон! Что с людьми, живущими на этой земле. Их тоже вечность не обманет?»

Да, в этом все дело. Идеи, принципы, мировоззрения – исчезают или отменяются, но, бывает, возрождаются заново. Но люди, ушедшие от нас, никогда не вернутся. О них я плачу в это свежее, прекрасное утро. Об Амалии моей, об Элимелехе, обо всех моих умерших друзьях. Снаружи, на травах, вращаются с головокружительной скоростью круглые ножи жнейки словно бы стригут года, которые пролетели столь стремительно. И остался лишь чужой мне Фистук, который поднимает этими ножами облака зелени, разбрызгивая их по сторонам, как зеленый дождик. Фистук, стригущий траву перед моим домом, словно стрижёт мои мысли.

Вот он остановил жнейку и запалил свою трубку. Снимает шляпу, и я вижу седину, пробивающуюся сквозь его волосы. Господи, и он, молодой Фистук, движется к старости, ко мне. Сжимает губами трубку, выпускает густые клубы дыма, и лицо его становится лицом человека, ищущего покоя в тени этого дыма. Ранний час, а он уже устал. И внезапно я чувствую, как возникает между нами связь, несмотря на то, что никогда мы с ним не разговаривали, связь старости. Фистук – на ее обочине, а я – внутри, но дорога между нами не так уж длинна. И он уже не чужд мне, этот неизвестный мне человек за окном. Общность судьбы. В кибуце возникает эта общность, как между близкими, так и между чужими, между тобой и твоими противниками точно так же, как между тобой и твоими друзьями. И ты шагаешь вместе со всеми…