Ваш муж мертв

– Эта тварь всегда меня ненавидела. Бог знает, что она им сейчас обо мне рассказывает. Мой адвокат говорит, что мне дадут десять лет. Так что, когда я выйду, они меня уже и помнить не будут, – всхлипывает женщина.

– Они смогут навещать тебя в тюрьме, – говорю я, пытаясь ее утешить.

– Думаешь, я хочу, чтобы они приходили сюда и видели все это? – огрызается она. – И вообще, мне очень стыдно. Я поступила очень плохо. Я не должна была этого делать.

Подозреваю, ее преступление связано с наркотиками. На ее голых жилистых руках видны следы от уколов. Она напоминает мне другую женщину. Ту, которую мне довелось встретить в блоке матерей с детьми много лет назад…

* * *

Это был сентябрь 2008-го. Я проделала уже большой путь после того инцидента в блоке сексуальных преступников. На работе у меня не было особых проблем: мне удалось поставить себя так, чтобы меня уважали. «Эта Вики Смит, – подслушала я однажды, как говорил один из надзирателей в столовой, – она крепкий орешек, хотя так сразу и не скажешь. С ней лучше поосторожнее. Карабкается наверх. Вот увидите».

Он оказался прав. За этим последовало несколько повышений, и в конце концов я получила назначение на место начальника в женской тюрьме (существует целая градация руководящих должностей на пути к самой высокой – главному тюремному губернатору). Когда я позвонила отцу, чтобы сообщить эту новость, он принялся увлеченно рассказывать о нашей соседке, которая училась на четыре года младше меня в школе, а теперь недавно родила третьего ребенка.

– Не откладывай это надолго, дочка. Я хочу уже наконец стать дедом.

Честно говоря, я никогда не чувствовала в себе слишком сильного материнского инстинкта. Однако там, в новой тюрьме, я обнаружила блок для матерей с детьми.

Разумеется, мы затрагивали и эту тему во время нашего обучения. Женщинам-заключенным разрешали оставлять при себе детей до полутора лет. После этого их следовало передать родственникам, под опеку или на усыновление – таковы неумолимые строки из учебного пособия, которые было совсем не сложно воспроизвести на экзамене.

Однако теперь реальность оказалась прямо передо мной, так же, как и эти рисунки – Белоснежка и семь гномов – в голубых и розовых тонах на стенах в коридоре. В дальнем его конце находилась «игровая комната», где сидели около двадцати женщин в обычных джинсах и мешковатых кофтах, а дети возились на полу с игрушками. Некоторые мамы сидели обнявшись. Я заметила, что в тюрьме женщины больше склонны к тактильному контакту друг с другом, чем на воле. Но в тот момент две из них, сцепившиеся из-за игрушечного поезда, похоже, готовы были друг друга убить.

– Это игрушка Джимми! – вопила одна. Руки у нее были тонкие и покрытые татуировками, на одной – синяя птица, а на другой – сердце.

– Он отобрал ее у Элис! – шипела другая женщина с бритой головой.

– Ничего подобного.

– Что здесь происходит? – Это вмешался надзиратель, которому поручили сопровождать меня во время моего первого знакомства с тюрьмой.

Женщина с бритой головой показала пальцем на другую.

– Это она забирает из шкафа все лучшие игрушки. Потому что у нее остается меньше времени с ее ребенком, чем у меня с моей Элис, и она хочет, чтобы у него было сейчас все самое лучшее.

– Сука!

Татуированные руки сделали резкий взмах. Через несколько секунд обе женщины оказались на полу.

– Ай, она царапается! Уберите ее!

Мы с надзирателем бросились их разнимать. Мне в руки попалась девушка с татуировками.

– В камеру их обеих!

– Вообще-то, – возразила я, – мне бы хотелось поговорить с этой девушкой лично.

Надзиратель посмотрел на меня холодным, суровым взглядом. В любом случае, я была его начальницей.

– Как вас зовут? – спросила я девушку с татуировками.

– Сэм.

– Что ж, Сэм. Давайте возьмем Джимми и пойдем к вам в камеру, чтобы поговорить.

Камера была очень тесная – там умещалась лишь койка у одной стены и детская кроватка у другой. Детские вещи были разбросаны по полу. Упаковки подгузников. Пакетики сухарей, многие из которых – недоеденные. Маленький джинсовый комбинезон. И игрушки. Множество игрушек.

– Это все ваше?

Девушка кивнула, тиская в руках своего крохотного ребенка. Он чихнул, выпустив из носа огромное количество слизи, которую Сэм заботливо утерла рукавом.

– Насколько мне известно, в камере разрешено иметь лишь определенное количество личных вещей, не так ли?

– Ну, кое-что я позаимствовала.

– Значит, вы только что солгали, когда сказали, будто все это ваше?

Девушка пожала плечами.

Ребенок, высвободившись из объятий матери, нетвердыми шажками направился ко мне. Боже мой, ему вздумалось вскарабкаться ко мне на колени!

Что, если я его уроню?

– У меня нет никого из родственников, кто мог бы взять его к себе. – В голосе девушки послышались слезы. – Только моя сестра, но у нее судимость, и ей не разрешат взять ребенка. Поэтому его отдадут под опеку или даже на усыновление. Он будет расти без меня!

Малыш тем временем играл пуговицами на моем жакете. Я чувствовала его запах – смесь печенья и молока.

– Сколько вам сидеть?

– Десять лет.