— Одиннадцать дней я его штерег. И подштерег-таки! В выходной это было, в вошкрещенье. Этот жашшанец Шохатых вжял швою жашшанку и маленького жашшанчика и повеж их под Выборг, на Вуокшу. Гляжу: кладет в багажник гидрокоштюм, подводное ружье. «Ага, думаю, тут-то я тебя и ущучу!» В общем, жашшанка ш жашшанчиком на полянке коштерок готовят, а жашшанец их в Вуокще ныряет — охотитщя, значит. А я, шишки-коврижки, жа мышком шпряталщя…
— За каким еще мешком? — не понял Зорин.
— Да не жа мешком, тупарь ты этакий, — рассердился Гном, — а жа мышком. Мыш — понимаешь? Шлыхал, небощь, — Мыш Канаверал, Мыш Доброй Надежды?
— Ах, за мыском? — догадался Зорин, заодно поразившись географической осведомленности Пифагора.
— Ну вот же ж я и говорю: за мышком! Такая вот дишпожиция! — подтвердил удовлетворенно Пиф Пафыч. — В общем, когда он ш ружьишком швоим нырнул, я двешти граммов тротила и рванул. Брощил в воду, а шам отбежал в лешок и жатаилщя. Шлышу — бабахнуло! А в воде-то вжрыв ему по барабанным перепонкам ударил — обе порвал к чертовой бабушке.
— Убил мужика, что ли?
— Жачем — убил? Так, контужил и шлуха лишил на вщю жижнь. Чтобы наши ражговоры больше, пашкудник, не подшлушивал! Ну его жашшанка вжрыв ушлышала, к реке вышкочила, глядь — а благоверного нет нигде. А тут и я иж-жа мышка появляющь. Короче, вытащил я иж реки этого рыболова, шодрал ш него гидрокоштюм. Лежит он на травке, белый вещь, глажа жакрыты, иж ноша и ушей кровища хлещет. А я его быштренько — на швою мотоциклетку и — в Выборгшкую больницу. Так, мол, и так, мальчишки браконьерили — рыбу глушили, вот и человека чуть не убили, шволочи такие. Шлава богу, я тут шлучайно на мотоциклетке проежжал.
— Ну, это понятно, — перебил нетерпеливый Зорин. — А дальше что?
— А дальше его иж органов поперли. На пенщию по инвалидношти. А что жа пенщия у инвалида, который до штаршего лейтенанта вщего-то и дошлужилщя? Шлежы, а не пенщия! И тут я его шпашаю второй раж! Привожу в «Жвежду» и уштраиваю курьером. Адреш прочешть и передать пакет под рашпишку — для этого шлух не требуетщя.
— А за каким чертом ты его в «Звезду»-то приволок? — подивился Зорин. — Пожалел, что ли?
— Ага, пожалел! — засмеялся довольный Пиф Пафыч. — Он же, шволочь, вще нош швой шовал в дела «Жвежды». Вот, думаю, пушкай в «Жвежду» и попадет: шлушай теперь на ждоровьичко!
Тут Пифагор и вовсе залился детским счастливым смехом:
— А он, обалдуй, мне только что ноги не целует. «Ты, говорит, дядя Пифагор, меня дважды шпаш, и я — вечный твой должник!»
— А не жалко тебе было его: молодой ведь совсем мужик, и уже — инвалид?
— Я, Жорин, в пошледний раж жалел шамого щебя, и было это шештьдещят лет нажад. Меня тогда трос обалдуев Пифагорушкой дражнили, и я двинул в ухо шамого ждорового. Жа это они иж меня котлету жделали, я три дня дома отщиживалщя — щиняки отмачивал и обиду швою копил. Вот ш той поры мне уже ни ражу не было жалко — ни щебя, ни кого другого.
Пиф-Паф махнул рукой: ладно, это все быльем поросло! И подытожил:
— Так что, ежли кто еще подшлушивать наш шунетщя, я и тому тоже уши укорочу! А поэтому, Жорин, шмело говори по телефону про вще, о чем душа пожелает!
…Разговор этот состоялся полгода назад. И сегодня Зорин уже не удивился, когда Пиф Пафыч стал ему выкладывать открытым текстом:
— Ввалилищь эти оглоеды иж «Фаланги» к гражданину Админиштратору и шражу — ну его жа глотку брать: платите, мол, нам треть от ваших доходов, а мы ваш охранять будем! От вщяких там неприятноштей!
— Да, и впрямь — забавно! — усмехнулся Зорин. — А Администратор — что?
— А Админиштратор шпащибо, говорит, жа предложение, только у наш швоя охрана, шобштвенная, и второй нам не надобно! А они говорят: «Мы тебя, кожла бородатого, умыкнем на тихую дачку, а там паяльник в жадницу вштавим и припаяем тебе жадницу к яйцам, а печенку — к щележенке!» Ну, гражданин Админиштратор этим шволочам и говорит: вы, мол, штупайте пока, а я обдумаю ваше деловое предложение. Вернемщя к этому вопрошу череж неделю. Ежли, конечно, вы шами не передумаете. А они жнай щебе ржут: «Не бешпокойщя, борода кожлиная, уж мы-то не передумаем!»
— Так вот что за напасть на «Фалангу» эту обрушилась! — протянул Зорин. — А чего это Администратор их именно огнем карает? Что, не может утопить или, там, повесить? На верхнем фор-брамселе, к примеру…
— Он много чего может. Только очень он ощерчал, что они ему жадницу подпалить обещали. Он ведь — что интерешно — шам даже крохотного огонька на дух не вынощит! Шпичку и ту жажечь при щебе не пожволяет! А тут ражошелщя, говорит: «Они у меня шами палеными штанут!». Вот теперь они и горят щиним пламенем. Почти вще уже и жгорели, только двое шволочей еще ошталощь. В том чишле и шамый их главный, тот, что грожилщя Админиштраторову жадницу к яйцам припаять. Но гражданин Админиштратор их тоже шпалит. В гиене огненной!
— В ком, в ком? — переспросил, давясь от смеха, Зорин. — В ком огненной?
— В гиене, вот в ком! — обиженно выпалил Гномик. — А то шам не жнаешь!