Ваша честь

Впрочем, уже через пару часов я поняла, что не прогадала. Мне выделили собственную комнату — небольшую, темненькую, но теплую — неизвестно, правда, что здесь зимой, но до зимы я рассчитывала отсюда убраться, — приносили все ту же противную, но сытную еду. Кровать, пусть узенькая, белье не самое новое, но выстиранное. Стол, на который тотчас навалили бумаг: не расслабляйся, но и свечей наставили как на роту делопроизводителей. Я была наконец -то в одиночестве, никто не мучил меня по ночам храпом, да и обнаружить, что я не совсем того пола, уже вряд ли кто мог. Платки я все же успела наворовать, и совесть моя не подняла голову, уснула, наверное, но воровала я во дворце и убедилась, что если бы не пошла по пути слуги закона, неплохо чувствовала бы себя и на темной стороне. Там есть печеньки и средства гигиены, о которых не догадывается сторона светлая.

И я даже могла раз в два дня пользоваться хозяйской ванной.

Судья оказался большим чистоплюем и мылся намного чаще других, да и одежду менял чаще: от него не воняло. Не так, как от прочих. Я долго вздыхала и боролась с брезгливостью, вода была относительно чистая, но не свежая, а японская культура принятия ванн мне всегда была чужда и непонятна. Потом, пользуясь свободой, я продала ювелиру самое неприметное украшение, наменяла монетки и договорилась с одним из слуг, что мне будут делать отдельную ванну, со свежей водой. Бинго!

Мой потрепанный вид недо-конюшего судью тоже злил, и слуга притащил мне отличную, почти не ношеную одежду. То, что она принадлежала подростку, меня насторожило. И где же он сам? Вырос?

— Его сиятельство, — рассказал слуга, когда заметил мой интерес, — потерял-то при холере и старшего сына, и жену его, и младшего сына, да хранят Все Святые их покой. — Пальцы-лоб. — Видимо, чем -то вы ему сына-то напомнили, ох, хороший был, добрый, племянников любил, все возился с ними... Осиротели детишки -то, вот какое горе, господин Керн.

Детей я не видела и не рискнула расспрашивать. Холера холерой, но она не единственная болезнь, которая косит целыми городами. Лишний раз любопытства ради лезть пальцем в раны — не лучший способ завоевать расположение и доброе к себе отношение. Но все же это кое-что объяснило: граф ван Агтерен одинок и тяжело переживает свое одиночество.

Я могла использовать этот шанс.

Глава двадцать первая

Могла бы воспользоваться, но решила — не стану. Потому что у меня иные планы, потому что дать человеку понять, что я готова стать его другом, а потом просто исчезнуть

— подло. Что он за человек, граф ван Агтерен, я не знала, но лично мне он не сделал пока ничего плохого.

— А откуда берут воду? — спросила я у слуги, сильно его озадачив этим вопросом. Но он ответил, а с утра я, помявшись, сказала, пока мы завтракали:

— Господин королевский судья. Если вы велите. — Осторожно. Очень. — Брать воду вверх по реке, да там, где дальше городов и крупных селений нет, то Все Святые, может быть, сохранят своей милостью ваших близких.

Я в который раз не получила ответ на свое предложение и требование развить свою мысль. Но не получила и по ушам за дерзость — и на этом спасибо. Мы шли в квартал

Брие, где не так давно девица перед самым визитом королевского доктора и повитухи отошла к милости Всех Святых в Обитель их.

К этому дню я знала, что девушек для королевских смотрин осталось всего двести. Сплетни, интриги и подковерная возня сделали свое дело, бал должен был состояться уже этим вечером, и шептались, что девушки внезапно заболевали, и кто там разберет, по каким причинам, что старуха -травозная сбежала из города и не могут ее найти, а может, не особо и ищут, что доктора сбились с ног, врачуя немощных, а может, и помогая им казаться более больными, чем они были на самом деле, и королевский доктор напился случайно на именинах у королевского казначея.

Я считала, что он просто взял и умыл руки. Надоесть может все.

Пока мы ехали на процесс, который обещал быть довольно громким, я успела из разговора судьи со вторым секретарем понять, что это и есть то самое дело про доктора и истечение. С доктором мне было все более-менее ясно, но «истечение» настораживало. Впрочем, даже врачи, лечившие — вполне прогрессивно по меркам того времени — Пушкина после дуэли, а потом проводившие положенное по закону вскрытие, не выработали единый понятийный аппарат, и поэтому точные повреждения великого поэта, как и истинная причина его смерти, оставались покрытыми мраком. Здесь тоже могли под «истечением» подразумевать все, что угодно говорящему.

Мой огромный стаж работы следователем и судьей дрожал под напором логики моего нового шефа. Он не просто не напрягался — он судил, как бог черепах.