Ваша жизнь больше не прекрасна

— Знаменитый бас Мариинки, вы наверняка слышали фамилию: Дабдуев. Неудача в личной жизни. Страдал позвоночным атавизмом, то есть время от времени у него на копчике вырастал небольшой хвостик. Да и шут бы с ним, хотя неудобно конечно, но хирургии по силам. Раз в несколько лет ложился тайно от жены на операцию и снова блистал как ни в чем не бывало. Но однажды — гастроли, то да се, короче, запустил, и жена в интимную минуту обнаружила это излишество. А он в эйфории был или растерялся, ну и объяснил крестьянскими словами: так и так, хвост время от времени растет. Пошутил еще: у гениев это бывает. И что бы ему скромно не объясниться на медицинском языке — черта бы лысого она поняла, еще и пожалела бы.

А тут — сразу развод. За хвост, мол, она замуж не выходила и вообще ей лишнего не надо. Так пострадал старик, так пострадал. Не за сам этот, собственно, никчемный хвостик, а за гордыню.

Все тело Фафика колебалось от внутреннего хохота, при этом он продолжал нагло изображать трогательное сочувствие. В то же время взгляд (хочется сказать, взгляды) пристально следили за галеркой.

Полковник, между тем, уже тянул арию, несмотря на разгулянное усердие слушателей, которое не мог обороть даже этот экстаз странного искусства.

— Вы наверняка мне поможете, — сказал я, словно не слыша историю про копчик, и добавив в голос малинового баритона. — Нет ли у вас тут такой конторы, вроде ЗАГСа, что ли, где можно было бы получить необходимое свидетельство?

— Какая проблема? Да в любом окне, — Фафик даже не ответил, а выстрелил этими словами мгновенно, как ковбои в американских вестернах. Это было похоже на эффектный, но слишком уж легкомысленный трюк.

— Ну, так уж и в любом? А если мне нужен необычный документ? Например, свидетельство о собственной смерти.

Я старался делать вид, что шучу, работаю на абсурд. Но Фафик не обратил на это никакого внимания и ответил почти так же быстро. На этот раз в его голосе была деловитость профессионала, чуть-чуть мрачного и утомленного, у которого взволнованный трепет просителя и его заискивающий юмор давно не вызывают ответного сострадания:

— Это самое простое.

Почему-то сразу стало ясно, что на этот раз он сказал правду.

Легкость труднодоступного всегда вызывает досаду. Но я не обманывал себя, во мне была не досада. Это, вероятно, похоже на внезапный нокдаун, когда голова кружится и ты видишь кулак, мчащийся на тебя в сладострастном предчувствии нокаута. В гуманной драке его иногда заменяет фраза: «Еще раз повторить, или сам поймешь?»

Я понял, и в этот же миг мне расхотелось получать свидетельство о смерти. Мой врожденный (или воспитанный) бюрократизм вдруг сдулся, потеряв подпитку пафосом. Более того, сейчас этот пафос казался мне ребяческой, студенческой выдумкой, в которой столько лет упорствовал зараженный кружковой мистикой жизнелюб. Я жалел себя, но еще больше злился как человек, сам себя загнавший в угол и поэтому потерявший возможность просить помощи у других.

Свое состояние мне вряд ли удалось скрыть. Я потряс головой из стороны в сторону и провел по лицу рукой, пытаясь вернуть лицу прежнее добродушие и улыбку.

— Тогда уж просьба совсем для вас пустяковая, — губы шевелились сами, не надеясь, видно, на мое самообладание. — Дело в том, что я ищу академика Антипова.

При этих словах Фафик стал выше, щеки по-бульдожьи обвисли, глаза покрылись молочной пленкой и потеряли фокус, хотя и до этого трудно было сказать, смотрел ли он точно на меня или я пребывал на периферии. Мне, по мнительности, казалось, что он все время смотрит на мой нагрудный карман, в котором лежала дискета. Сейчас загорелая сеточка морщин придавала лицу шоумена вид сухощавого бронзового полководца.

— Это не наша сфера, — промолвил наконец он с партийной артикуляцией. — Я хочу сказать, что в нашей сфере академик не бывает.

— Стало быть, вы его знаете? — не скрыл я радость, оттого что поймал его на обмолвке. — Если в вашей сфере не бывает, значит, посещает другие. Логично? Уж подскажите мне какой-нибудь ход.

Что-то мне говорило, что и эта суровая метаморфоза Фафика не последняя и что при благоприятном течении разговора он сменит эту маску на иную, более привычную и комфортную. Значение свое надо, конечно, поддерживать, но оно отнимает слишком много сил. Да и кто оценит эти старания?

Из всех притворств у каждого человека есть любимое, в котором он чувствует себя почти натурально, так что уже во имя назначенного лицедейства приходится скрывать от посторонних, что именно в этой роли он ничего не исполняет, а просто живет. Фафик, мне кажется, любил свою номинальную работу больше, чем тайное служение, но кое-кто мог ведь усмотреть в этом предательство идеалов.

— Трудно поверить, чтобы с вашими связями вы не смогли бы показать мне какую-нибудь ниточку. Но сначала… — я снова тряхнул головой, на этот раз как вынырнувший из волшебной бочки молодец, которому теперь сам черт не брат, не сват и даже не кум, — отменяю мораторий. Хочу попробовать ваш коктейль.

Губы на все еще суровом лице злодея и притворщика дрогнули в едва заметной улыбке: