Ваша жизнь больше не прекрасна

За время этой философской перебранки я пришел к почти полному убеждению, что высокий старик — мой университетский учитель Григорий Михайлович Гринин. Затруднение состояло лишь в том, что два года назад мы его похоронили, я сам на поминках произносил прочувствованные слова. Поговаривали, что его затравили. Мне трудно судить. Студенты любили его, многие, в том числе я, относились восторженно.

ГМ не входил, а взлетал на кафедру летним аистом, несмотря на брюшко, которое и само, казалось в тот момент, тянуло его вверх, как воздушный шар. При бездне лукавства, он был прямодушен, иногда до грубости, быстр, умен, весел. С классиками общался не фамильярно, но с простотой равного, подаваясь вперед для житейского рукопожатия; и, напротив, при пожатии его руки где-нибудь в университетском коридоре не оставляло ощущение, что тебя приглашают на высокое состязание и вот-вот ты окажешься на одной скамейке с Толстым или Блоком. При этом ноль пафоса. Превосходный, блистательный старик.

Преодолев нерешительность, я все же позвал его, и в тот самый миг он повернулся ко мне с прижатой к губам ладонью.

— Не надо спешить, молодой человек, — сказал он ласково. — В жизни полно видений. Что будет, если мы станем каждое окликать?

— Да, но… — только и успел промычать я, как он снова меня остановил:

— Я затылком почувствовал ваше волнение и сразу понял, что вы обознались. Вот и успокойтесь, ничего страшного.

Голову бы я отдал на отсечение, если со мной говорил не ГМ. Однако это был как раз тот случай, когда правильнее не верить своим глазам. Чертовщину я считал дурным театром, общение с покойниками не входило в мои планы. Уверенность ГМ в том, что это не он, передалась мне, и я действительно успокоился.

— Григорий Михайлович, — все же сказал я. — То есть вы хотите сказать, что вы не профессор Гринин?

— Ничуть. Как же я могу быть им, когда он умер?

— Но вам-то, в таком случае, откуда это известно? — почти вскричал я, чувствуя, что покойник пытается увильнуть.

— Ну, это просто. Не впадайте вы в мистику. Я хоть и назвал вас молодым человеком, но вы, простите, не так уж молоды. А ищете учителя, профессора, при этом мнетесь. Легко предположить, что профессор ваш давно прогуливается по тому свету. Разве не так?

Я засмеялся. ГМ тоже не слишком жаловал мистику, а также студентов, которые напирали на интуицию и вдохновение. Однажды сказал, что умный человек никогда не спутает, однако никогда и не противопоставит божий дар и яичницу, ибо всякое сравнение от рожденья страдает приблизительностью.

От него можно было получить простое объяснение всей этой чертовщины. Но я снова поспешил, в чем, кстати, всегда упрекал меня профессор, и спросил не совсем то, что хотел спросить:

— Скажите, как все эти люди оказались здесь?

На этот раз засмеялся мой визави.

— Как же мне отвечать за всех… Да вас, видимо, не это и интересует. Вы хотите понять, как, собственно, вы оказались здесь?

Это было так. Но о себе глупо спрашивать. Разве что доктора или духовника.

— Когда мы чувствуем себя не в своей воле, — продолжал между тем ГМ или человек, как две капли воды похожий на него, — все бремя ответственности переносится на провидение. Это не совсем честно. Потому что и воля, и провидение, они одинаково противостоят случаю, и между ними в этом смысле нет противоречия.

— Вы имеете в виду, что все мы здесь оказались не случайно?

— Ну, это как пить дать. Тут как раз совсем необязательно быть провидцем. Разве у вас никогда не было мысли о побеге? Это не вопрос, а всего лишь тест на правдивость. Все когда-нибудь опаздывали, всем снились кошмары, все хоть раз, да хотели сбежать. Ну а мечты сбываются. Случается, правда, что в несколько причудливых формах. Так ведь и поэт не знает, во что превратится, говоря возвышенно, посетивший его звук. А он, казалось бы, работает без посредников.

— Вы почти повторяете то, что говорил минуту назад ваш собеседник, — сказал я, чувствуя, что поневоле вхожу в роль ершистого и приметливого на противоречия студента.

— Он к старости стал слишком болтливым, — резко ответил ГМ.

— Тем не менее, вы с ним спорили.

Профессор посмотрел на меня такими глазами, как будто после долгого пути мы присели с ним у реки и взгляд от непосильной усталости, без всякой мысли, остановился на текучей воде. Передо мной живо возникла и вся картина. Гроза идет на солнечный день, ивы переливаются ртутными струями, а наши плечи напряглись и ждут набегающей тени.

— Мы все в некотором роде присвоили себе права, о которых не имеем ни малейшего понятия, — проговорил наконец ГМ, не столько отвечая мне, сколько рассуждая с самим собой. — От этого и вечная неуверенность. Не в области интеллектуальной, конечно, здесь мы, по большей части, тупы и поэтому наглы. Это можно бы назвать комплексом самозванства: самозванцы преувеличенно большое значение придают словам, те постоянно мимикрируют и так далее. Целый век мы только и делали, что переодевались. Когда несколько поколений выросло на самозванстве, и дураку ничего не стоит попасть в точку.

— С Антиповым… Ну… Он был прав? — осторожно спросил я.