Ваше Величество Госпожа Рабыня

Собравшиеся в клубе, дожидаясь вдову, не садились за общий стол, а выпив и закусив у буфетной стойки, тихо переговаривались, образовав разрозненные группы, соединённые несколькими, не имеющими постоянной "прописки" мигрантами. Чувство общей неприкаянности усиливалось с каждой минутой, и, задержись Алла Анатольевна хотя бы немного сверх обещанного получаса, чинный порядок поминальной трапезы, даже несмотря на присутствие батюшки, мог бы нарушиться сам собой. Однако вдова не опоздала, гости уселись за стол, поминки плавно двинулись по накатанной колее.

Пропустив мимо ушей традиционные похвальные речи друзей и знакомых, Брызгалов задержал внимание на вдохновенном слове пастыря, который, отстранившись от суетного мирского, сделал упор на вечном: на том, каким хорошим христианином был новопреставившийся раб божий Игорь.

Сказав свою утешительную речь и умеренно выпив, где-то часа через полтора отец Александр покинул собравшихся. Вскоре после его ухода застолье сделалось традиционно шумным; едва ли не каждый счёл необходимым громогласно выразить соболезнование вдове Игоря Олеговича. Поминки естественным образом перетекали в обыкновенную — по любому поводу — российскую пьянку.

— Геннадий Ильич, знаю, подозреваете. Алла Анатольевна мне сказала. Сама-то она не всё поняла, конечно, но я сразу смекнул в чём дело. И почему о своих подозрениях вы рассказали ей — тоже. Так вот, — обратившийся к майору Яновский сделал небольшую паузу, обвёл взглядом застолье и продолжил более тихим голосом, — знаю. Но лучше, Геннадий Ильич, не здесь. Давайте выйдем на террасу, там нам не помешают.

Брызгалов обрадовался успеху избранной им тактики: "Ага, Андрей Игоревич, засуетился! Не дожидаясь моих вопросов, пытаешься упредить! И что же ты, интересно, "сказать имеешь"? Правду? Или попробуешь соврать? Ладно — сейчас узнаем"

Огромная, с южной солнечной стороны сплошь увитая хмелем терраса пока действительно пустовала: исход на неё нетрезвых гостей ожидался несколько позже — когда застолье дойдёт до соответствующего градуса. Дождь, удачно прервавшийся на время похорон, зарядил по новой — осенний противный частый.

"Вот и лето прошло", - обрывком чужого стихотворения мелькнуло в уме майора, но голос Яновского, усевшегося в соседнее плетёное кресло, помешал не совсем трезвому Геннадию Ильичу приятно погрустить под шорох скатывающихся по листьям капель.

— Да, Геннадий Ильич, о подозрениях: так вот — напрасно. Правильно, что подозреваете, но — зря. К убийству Игоря я, поверьте, не имею никакого отношения. Хотя, конечно, поверить трудно…

Яновский достал из кармана сигареты, зажигалку, закурил и откинулся на заскрипевшую спинку кресла. Брызгалов тоже закурил и после второй затяжки заговорил так, что его слова можно было понять и как ответ, и как просто высказанные вслух размышления:

— Андрей Игоревич — зачем? Вы же, как умный человек, понимаете, что мои голые подозрения ничего не стоят. А доказательств у меня, чего вы тоже не можете не понимать, нет никаких. Однако — подозревать обязан. И вас, и Пушкарёва, и Аллу Анатольевну, и ещё многих. А вас — более прочих. Ведь, согласитесь, ваша ссора с Игорем Олеговичем…

— Не хотел об этом говорить, Геннадий Ильич, но, чую, придётся… Сами-то раскопаете или нет — не знаю. Но копать будете. А убийца Игоря Олеговича всё это время… Нет, Геннадий Ильич, не обольщаюсь. Что вы его скоро поймаете — верю не очень-то. Но давать ему лишний шанс… да и самому быть подозреваемым. Когда мне Аллочка передала свой разговор с вами… да, что я её Аллочкой, — сам себя перебил Яновский, — вы, Геннадий Ильич, не думайте. Привычка, знаете ли, по старой дружбе… впрочем, она вам о нашем давнем недолгом увлечении уже, наверно, рассказывала? Так вот, когда мне Алла Анатольевна, позвонив, сообщила о ваших подозрениях — ну, относительно вечера понедельника — я сразу понял, что вы догадались. Ну, что попасть из Дубков в Здравницу на велосипеде можно много быстрее, чем на автомобиле. Да и пешком — тоже. Конечно, если резво бежать. А что я увлекаюсь бегом — все знают. Да, каждый вечер бегаю — ну и что?!

В этом, с нажимом сказанном "ну и что", с одинаковой силой звучали и обида, и боль, и вызов — внимательно слушающий майор не мог не отметить такой характерный оттенок, а отметив, сразу же попробовал оценить: действительно Андрей Игоревич обижен необоснованным подозрением? Играет в обиженного? Причём — хорошо играет! Или — всё вместе? Частью обижен, а частью, умело эксплуатируя обиду, играет? Зачем? Чтобы отвести подозрения — напрашивается само собой. Но только ли — это?

Однозначная оценка Брызгалову не давалась, и он, надеясь на ошибку Яновского, попробовал неожиданно изменить направление разговора: