Ваше Величество Госпожа Рабыня

Увы. Смягчить ехидный выпад Андрея Игоревича Брызгалову не удалось, и Пушкарёв, только-только немножечко оживший, сник опять. Майор, чтобы рассеять сгущающуюся тучу, попробовал вернуться к Ирине Антоновне — получилось ещё хуже. Когда Фёдор Степанович, говоря о Лисовском, упомянул между делом Васечкину — это одно; когда же Брызгалов об Ирине Антоновне заговорил намеренно — совсем другое. Сразу же, вопреки намерениям Геннадия Ильича, звено за звеном потянулась цепь нехороших ассоциаций: Васечкина — морфий — рабыня — смерть. Смерть — рабовладелец — инфаркт — Лисовский. Вера Максимовна — Пушкарёв — рабыня — рабовладелец — ? -?? — ???

"Да, с Ирочкой Васечкиной я, кажется, не угадал. Попал, что называется, пальцем в небо, — так майор оценил про себя заминку, случившуюся из-за его неловкости, — а не попробовать ли?"

— Фёдор Степанович, Андрей, — в данном случае назвать Яновского только по имени, опустив отчество, Брызгалову подсказала его редко ошибающаяся интуиция, — давайте ещё по рюмочке?

Майор разлил водку.

— Ещё раз пожелаем Игорю Олеговичу и Михаилу Антоновичу Царствия Небесного — и попробуем переменить тему. Алла Анатольевна — понятно: как-никак схоронила мужа, но мы-то, мы?! Конечно, смерть Лисовского прямо за поминальным столом — жутковато, не спорю. Но, Фёдор Степанович, вы же знали, что у Михаила Антоновича была дикая гипертония, и умереть, стало быть, он мог в любой момент? А мерзавца, который застрелил Бутова, я, Андрей Игоревич, вот вам моё слово "ищейки", найду обязательно!

В свете того, что Яновский на данный момент являлся едва ли не главным подозреваемым, это обещание майора могло бы прозвучать двусмысленно, но в голосе Геннадия Ильича слышалось, вероятно, нечто, не допускающее подобного толкования — во всяком случае, ни Андрей Игоревич, ни Фёдор Степанович кивок майора в сторону затаившегося преступника не отнесли на свой счет. Встали, выпили, закусили рыжиками. Этот нехитрый поминальный ритуал — простенький внешне, но мудрый по сути — приободрил собравшихся, и Брызгалов, уловив благоприятные изменения в настроении своих собеседников, попробовал исправить допущенную ошибку:

— Андрей Игоревич, мы сегодня только коснулись, подробнее не успели, а жаль — о рабынях Игоря Олеговича знать мне необходимо как можно больше. Желательно — всё. А поскольку всё знает только Господь — поделитесь, чем можете? Ведь наверняка, разговаривая со мной, вы многое из известного вам оставили в стороне?

— Геннадий Ильич, сознайтесь — вы так и родились? Готовым следователем? Или призвание к вам пришло значительно позже? Не раньше, чем в детском саду?

— Андрей Игоревич, что так? Вроде сейчас я не дал никакого повода, чтобы столь высоко оценивать мой скромный дар?

— Прибедняетесь, Геннадий Ильич! Как же — я, видите ли, намеренно оставил в стороне многое из известного мне об Игоревых рабынях?! Нет, слова "намеренно" вы не произнесли — вы хитрый! — оно само собой возникает из контекста вашего предложения. Должен сознаться — дьявольски ловкий ход! Ведь тот же Фёдор Степанович, слушая вас, должен сделать какой вывод? А самый элементарный! Яновский что-то скрывает, темнит, выкручивается. Не так ли, Фёдор Степанович?

Яновский перевёл дух, глотнул мандаринового сока и, не дожидаясь от Пушкарёва ответа на свой риторический вопрос, продолжил с прежним азартом:

— И это, Геннадий Ильич, притом, что разговора об Игоревых рабынях у нас с вами не было вообще! Да, моим мнением по этому поводу вы очень интересовались, но — вспомните? То мне хотелось говорить о другом, то Алла Анатольевна, то телефонные звонки — ни о каких рабынях мы с вами не успели сказать и двух слов! До этого вот момента! Когда вы ни с того ни с сего заговорили так, будто мы сегодня весь день беседовали только о рабынях покойного! И после такого головокружительного кульбита кем вас прикажете считать?

— Сдаюсь, Андрей Игоревич! Положили на обе лопатки. Но только, поверьте, я не имел ввиду ничего подобного. Согласен, вопрос сформулирован неважно, и я вполне заслужил вашу пламенную отповедь. Но… Андрей Игоревич… знаете — давайте не будем цепляться к словам. Если нечаянно задел — простите. Впредь постараюсь быть поуклюжее. Но, Андрей Игоревич… мне ведь не из любопытства… мне действительно важно знать… вы вот недавно, хвастаясь привычкой "резать в глаза правду-матку", назвали Аллу Анатольевну очаровательной садисткой — а об Игоре Олеговиче вы бы такое сказать могли?

— Об Игоре?… Пожалуй что — нет… Во всяком случае — не больше, чем о любом другом… Ведь, если верить Фрейду, все люди по своей природе садисты. И разница между нами только в оттенках: силе желания, способах выражения, чувстве меры, умении контролировать свои поступки — в степени, то есть, насилия, которую для реализации своих потребностей в разрушении и мучительстве один человек готов проявить по отношению к другому.

— И вы, Андрей Игоревич, называя Аллу Анатольевну садисткой, полагаете, что эта самая степень у неё достаточно высока?