Ваше Величество Госпожа Рабыня

С клиникой, разумеется, можно было связаться по телефону, но лично — всегда надёжнее; и майор в сопровождении Яновского, Пушкарёва и двух относительно близких друзей покойного отправился в больницу.

Вениамин Юрьевич принял приехавших в отделанном красным деревом просторном уютном холле. Совершенно не больничном по виду. Ни окошка регистратуры, ни озабоченных медсестёр, ни визитной карточки всякого лечебного учреждения: запахов карболки, нашатыря и прочих медикаментов. Отсутствовал также почти обязательный фикус в кадке — зато присутствовал вовсе не обязательный бар с напитками. Из которого Вениамин Юрьевич извлёк бутылку "Столичной" и разлил содержимое по рюмкам.

После того, как все, стоя, выпили, кардиолог пустился в пространный, густо пересыпанный специфическими терминами, рассказ об истории болезни Лисовского и о причинах его столь скоропостижной смерти. Версию об отравлении, назвав её смехотворной, Вениамин Юрьевич рассматривать отказался, но относительно присутствия на вскрытии эксперта Гаврикова возражать не стал — чем чёрт не шутит! Согласился кардиолог и с просьбой майора поработать завтра — в субботу: если для следствия это важно, то, как законопослушный гражданин…

Из больницы Брызгалов собрался было потихонечку улизнуть с Яновским, но перепуганный Фёдор Степанович вцепился в следователя мёртвой хваткой: нет, Геннадий Ильич, хоть, как приблудную собачонку, гоните палкой — я с вами.

Контраст между язвительным, деспотичным, крайне самоуверенным барином, каким Фёдор Степанович явился майору в среду, и растерянным, жалким просителем, каковым он предстал сейчас, у кого-то мог вызвать некоторое злорадство — но только не у Брызгалова. Напротив, увидев Пушкарёва не в силе, но в слабости, Геннадий Ильич ему посочувствовал: власть, деньги, любимая женщина — всё, кажется, у человека есть, но стоило потянуть сквознячку из иного мира и вся эта защита враз обесценилась.

— С нами, Фёдор Степанович, так с нами. Если, разумеется, Андрей Игоревич не против.

Яновский сказал, что не возражает, и на дачу к Алле Анатольевне отправились втроём. По пути Пушкарёв предложил майору переночевать у него, и Геннадий Ильич, не желая заранее огорчать бизнесмена, ответил уклончиво: мол, думать о ночлеге ещё не время, а далее — видно будет. Конечно, следователю хотелось продолжить прерванный телефонным звонком разговор с Яновским, но и от опасений Фёдора Степановича отмахиваться тоже не стоило: действительно — мало ли…

Танечка на вопрос о состоянии Аллы Анатольевны сказала, что та крепко спит и раньше завтрашнего утра вряд ли проснётся. Получив этот ответ, Брызгалов подумал: а не лучше ли их посиделки перенести к Яновскому? В самом деле, Бутова помянули, а без вдовы пьянствовать в доме покойного — как-то и не того… не вполне, вероятно, прилично?.. Однако Андрей Игоревич нашёл подобную щепетильность излишней: свои, мол, друзья, соседи, всё, стало быть, путём — из чего майор сделал вывод, что приглашать Пушкарёва к себе Яновский не хочет. Почему?

Пока Брызгалов с Андреем Игоревичем ходили в клуб, клинику и обратно, совсем стемнело — беседа продолжилась при мягком уютном свете керосиновой лампы-молнии: пахло дождём, грибами, прелыми листьями — хотелось, ни о чём не думая, пить водку, закусывая её отменными рыжиками, и просто трепаться, а не вести, будто бы невинно беседуя, скрытый допрос. Увы… Что-то приобретая, от чего-то приходится отказываться — тепло не осложнённого посторонними соображениями человеческого общения сделалось для следователя почти недоступным: осенние сумерки, керосиновая лампа, запахи сада, водка под рыжики — это, пожалуйста, а вот пустопорожний застольный трёп: извините. И фраза Пушкарёва, что он-де давно предупреждал Лисовского о нимфомании Васечкиной — вместо слова "нимфомания" Фёдор Степанович, разумеется, употребил его русский эквивалент, но сути высказывания это не меняло — не осталась незамеченной Брызгаловым.

— Простите, Фёдор Степанович, вы подобное за Ириной Антоновной знали лично? Или — по слухам?

— Ну, что Ирочка при первой возможности своего, как говорится, не упустит — это лично. Но это — не только я. Это и сам Михаил Антонович знал не хуже. А вот, что её ненасытность в интимных отношениях с мужчинами переходит все мыслимые границы — конечно, по слухам. И ведь я передал это Лисовскому — вовсе не из желания досадить. Сердце-то у него давно больное…

Пока Геннадий Ильич обдумывал услышанное, разговор поддержал Яновский:

— И вы ему, Фёдор Степанович, по-дружески? Беспокоясь о его здоровье? Но ведь эдак не только Лисовского, но и вас, и ещё многих немолодых мужчин, которые, разбогатев, заводят себе юных жён и любовниц следует предупреждать о риске. У одного — давление, у другого — сердце, у третьего — прободная язва, четвёртый ревнив как чёрт, а в результате: "…тот насладиться не успел, тот насладился через меру…"…

Майор поторопился смягчить задиристую резкость Яновского:

— Между прочим, Андрей Игоревич, и вам, и мне тоже уже за сорок. И какими мы будем через десять лет…