Вашингтон

В Балтиморе их встречали огромные толпы, однако Вашингтону удалось избегнуть празднеств, намеченных в Александрии, чему он был несказанно рад. Они ехали кратчайшим путем, от которого отклонились лишь однажды, чтобы под пушечный салют проследовать мимо строящейся президентской резиденции в Вашингтоне.

Радость от возвращения домой нельзя было описать словами. «Мы с генералом похожи на детей, выпущенных из школы», — сообщала Нелли Кастис своей подруге Люси Нокс. Но усадьба выглядела заброшенной, везде требовался ремонт. В доме сразу же появились плотники, каменщики, маляры, поднимавшие тучи пыли. Дешевле было бы всё сломать и выстроить заново. Вокруг дома тоже надо было навести порядок: проложить дорожки, засеять газон, насадить огород, построить теплицу и обнести всё это изгородью.

Вашингтон снова вставал на заре, завтракал, объезжал верхом пять ферм, высказывая нерадивым рабам и надсмотрщикам «свои сожаления по поводу их нерасторопности». Ни на что другое времени и сил уже не оставалось, разве что на газеты, которые бывший президент по-прежнему по вечерам читал вслух своей семье. Ближайшая почта находилась в девяти милях, Вашингтон ездил туда три раза в неделю и привозил полные сумки писем, газет, брошюр…

За стол в Новой комнате садились десять человек, но Вашингтон захватил из Филадельфии 24 стула из красного дерева: гости не заставят себя ждать. 31 марта скончалась его сестра Бетти; Вашингтон пригласил ее сына Лоуренса, бездетного вдовца, переехать в Маунт-Вернон, надеясь переложить на плечи племянника часть забот по приему визитеров.

В апреле 1797 года его посетил 24-летний Луи Филипп, герцог Орлеанский, сын казненного Филиппа Эгалите. Когда-то он был членом клуба якобинцев и сражался за Французскую Республику, но потом изменил революции и уехал в изгнание, под именем Шабо-Латура преподавал математику и языки в Швейцарии, Германии, Скандинавии и вот теперь приехал в США. Будущий французский «король-гражданин» особенно интересовался положением рабов в Америке на фоне нарастающего аболиционистского движения.

Тем временем отношения между Францией и США резко обострились: Директория отказалась принять нового американского посла, выслав его из Парижа 3 февраля, и отозвала своего посланника из Филадельфии.

Зато из Ольмюца стали приходить письма: немецкие республиканцы добились для ректора тамошнего университета разрешения посещать узников Лафайетов. Адриенна сильно расхворалась из-за духоты, дурной пищи (за которую они еще должны были платить) и вони из отхожего места; у нее опухли руки и ноги, но когда она попросила разрешения повидать врача в Вене, ей сказали, что она не сможет потом вернуться к мужу в тюрьму, и она никуда не поехала.

Поддерживая старые знакомства и заводя новые, Вашингтон окончательно порвал с бывшими соратниками Джефферсоном и Мэдисоном. Последней каплей стала публикация в майском выпуске нью-йоркской «Минервы» частного письма Джефферсона флорентийскому виноторговцу Маццеи, которое тот по каким-то причинам решил предать гласности: «Вас бы бросило в жар, если бы я назвал Вам отступников, дошедших до подобных ересей (перехода от республиканских идей к монархическим. — Е. Г.), людей, бывших Самсонами на поле битвы и Соломонами в совете, но позволивших обрить себя шлюхе-Англии». Намек был весьма прозрачен; Джефферсон пришел в ужас, когда увидел свои слова в газете, и просил Мэдисона посоветовать ему, как быть. Вашингтон никак не отреагировал на эту публикацию, но отныне в личной переписке называл Джефферсона не по имени, а «тот человек».

На этом фоне показательно отношение Вашингтона к Гамильтону. В июне один журналист-республиканец в погоне за сенсациями напечатал памфлет о бывшем министре финансов, в 1792 году тайно выплачивавшем деньги некоему Джеймсу Рейнолдсу. Взятка за предоставление инсайдерской информации? Гамильтон, не умевший писать коротко, ответил на этот выпад памфлетом на девяноста пяти страницах, заявив, что эти деньги были платой за молчание мужу, которому он наставил рога. Гамильтон был известным ловеласом, и даже его друзья не сомневались, что этот удар не собьет его с ног, тем более что его деловая репутация не пострадала. Однако его политическая карьера с этих пор пошла на спад. Вашингтон послал ему одно из серебряных ведерок для вина, в свое время полученных из Европы от Гавернира Морриса, и сопроводил подарок запиской, подписанной: «Ваш искренний друг и любящий покорный слуга, генерал Вашингтон».

У Вашингтона были заботы и поважнее, доставляемые в том числе и его непутевым внуком: к пятнадцати годам тот вымахал в здорового, внешне весьма привлекательного балбеса с красивыми вьющимися волосами и большими лучистыми глазами, но совершенно не способного к учебе — давали себя знать отцовские гены. Прошлой осенью Вашингтон поместил его в Принстон, но уже несколько месяцев спустя его наставник стал слать тревожные письма. Получив от деда очередное внушение, Вашик обещал исправиться, но хватало его ненадолго. В Принстоне он продержался всего год.