Вашингтонская история

Взглянув на себя в зеркало, она испугалась: такое у нее было измученное лицо. Вокруг потускневших глаз залегли сине-желтые тени. Плотно сжатые губы, казалось, вот-вот задрожат. Фейс тщательно причесалась и положила на лицо легкий грим, но это не помогло.

Ночью Тэчер сделал попытку к примирению и ласково погладил ее. Но Фейс было неприятно его прикосновение, и она отодвинулась от него подальше. В его ласке было что-то фальшивое, и это взбесило Фейс. Она ненавидела его сейчас всем сердцем, — такого чувства он еще никогда ей не внушал. Она машинально надела черную бумажную юбку и свежую блузку с длинными рукавами. Ничего яркого, скромно и опрятно. Только бы не привлекать к себе внимания, съежиться, сжаться, стать меньше мышки. Быть может, они не заметят ее, забудут, пройдут мимо, если ничто не бросится им в глаза. Вот бы стать невидимкой!

В ее распоряжении так мало времени. Явиться к десяти утра, сказал ей по телефону мужской голос, и не опаздывать. Если бы они собрали о ней хоть какие-нибудь сведения, им было бы известно, что она никогда не опаздывает, подумала Фейс. Но, по-видимому, эта ее черта их не интересовала.

И еще: ей было сказано, чтобы она пришла одна. Ни свидетелей, ни адвокатов. Она все снова и снова мысленно повторяла эту фразу. «Ни свидетелей, ни адвокатов, ни свидетелей, ни адвокатов, ни…»

Сегодня Тэчер, вопреки своему обыкновению, встал рано и тотчас ушел из дому. Он почти не разговаривал с ней. Должно быть, вид жены тревожил его куда больше, чем она предполагала. А возможно, и он, подобно многим другим, боялся, как бы тень не упала и на него. Да что она, прокаженная, что ли! Фейс начала бояться людей: ей не хотелось ходить в гости, на службу, выходить из дому вообще.

В это утро она решила облегчить Донни работу и сама собрала Джини в садик: ведь повозиться с ребенком такое наслаждение! А Джини точно чувствовала, что Фейс чем-то взволнована, и была особенно мила. «Вот она, материнская услада, вознаграждение за все горести и беды», — подумала Фейс. Джини была в восторге от того, что мать одевает ее: она даже обещала заэто «нарисовать маме золотую рыбку и потом вставить ее в рамку». Фейс вернула дочурку с полдороги, когда девочка уже со всех ног мчалась к поджидавшему ее автобусу, и крепко поцеловала во влажный висок под крутыми каштановыми завитками.

С уходом Джини дом сразу опустел, и Фейс, несколько ошеломленная наступившей тишиной, вернулась к своим заботам. Прежде всего она позвонила на службу и сказала, что задержится. Затем она позвонила Дейну Чэндлеру. Когда она рассказала ему о вызове, он присвистнул.

— Я ждал этого, — сказал он, — но не так скоро. Раз за вас взялись со всех сторон, дело худо. Но главное — ничего не подписывайте. Ни при каких обстоятельствах. Даже если будут угрожать. Поняли?

— Да, — покорно сказала она, чувствуя, как в душе ее без всяких видимых оснований затеплилась надежда… просто потому, что она разговаривала с Чэндлером. — Да, я поняла.

— Отлично. Можете вы зайти ко мне в контору, после того как вас отпустят?

— Могу ли? Ну, конечно!

И, повесив трубку, она почувствовала, что ей стало легче дышать.

Утреннее солнце медленно рассеивало туман, упорно стлавшийся по земле. На улицах было жарко, как в бане: собаки уже лежали, высунув языки, а дети бегали чуть ли не голые. Фейс, привыкшей в это время сидеть у себя в канцелярии, утро показалось необычайно тихим. Даже зловеще тихим. «Мир и спокойствие, которые царят вне стен Федерального бюро, предвещают бурю внутри», — подумала она.

Ей было велено явиться не в высокое здание с колоннами, находившееся между Пенсильвания-авеню и Конститьюшен-авеню, где помещалась канцелярия начальника, а в соседнее здание на Кей-стрит. В большом доме им стало тесно, и они расползлись по всей столице. Их развелось такое множество, и у них было столько дел.

До сих пор Фейс сама не сознавала, что думала о них, как о чем-то собирательном, как о некоей абстрактной силе, которую, раз выпустив на волю, теперь уже ничем не сдержать. Во всеоружии своего могущества они наступали и наступали, будто катилась невиданная лавина, сметая все на своем пути, увлекая за собою, точно пылинки, людские судьбы. И хотя разум подсказывал Фейс, что лавина настигла ее, она не могла этому поверить. Ведь это как смерть — непостижимо, ужасно.

Фейс с трудом заставила себя сдвинуться с места, — она могла бы простоять так целую вечность перед новым зданием. Может, если она двинется, лавина не настигнет ее. Она сделала шаг, потом другой и вдруг не без удивления обнаружила, что направляется прямо к подъезду неприглядного дома, скрывавшего их от ее испуганных, широко раскрытых глаз.

За дверью она увидела вооруженного охранника в форме.

— Эй! Вам что надо?

Слова эти вернули ее к действительности.

— Меня вызывают в комнату пять-Б, — смело сказала она, хотя в душе сильно трусила.

Он отошел к столу и снял телефонную трубку.