Вашингтонская площадь

— Вы молодец, что хотите первая говорить с ним, — отозвался Морис. Обычно это делает мужчина, счастливый влюбленный. Но ваше слово для меня закон!

Кэтрин нравилось думать, что ради него она проявит отвагу, — от удовольствия она даже улыбнулась.

— У женщин больше такта, — сказала она, — поэтому я и должна первой говорить с отцом. Женщины лучше умеют расположить к себе, лучше умеют убеждать.

— Да, вам придется употребить всю силу убеждения, на какую вы способны, — заметил Морис. — Но против вас ведь невозможно устоять.

— Прошу вас, не говорите мне таких слов. И обещайте, что завтра, в беседе с моим отцом, вы будете почтительны и кротки.

— В высшей степени, — обещал Морис. — Толку от этого будет немного, но я постараюсь. Разумеется, я предпочел бы получить вашу руку миром, а не войной.

— Не говорите о войне, мы не должны воевать.

— Но надо быть готовым ко всему. Особенно вам, потому что вам придется трудно. Знаете, что первым делом скажет ваш отец?

— Нет, не знаю. Что же?

— Что у меня меркантильные побуждения.

— Меркантильные?

— За таким красивым словом стоит некрасивое понятие. Это значит, что я охочусь за вашим приданым.

Кэтрин тихонько охнула, и в голосе ее был такой трогательный протест, что Морис вновь пустился изъявлять свои нежные чувства.

— Ваш отец скажет именно так, — добавил он потом.

— Ну, к этому нетрудно быть готовой, — ответила Кэтрин. — Я ему просто объясню, что он ошибается. Может, и бывают меркантильные господа, но вы не такой.

— Вам придется особенно настаивать на этом пункте, потому что для него этот пункт самый главный.

Поглядев с минуту на своего возлюбленного, Кэтрин сказала:

— Я сумею убедить его. Но я рада, что мы будем богаты.

Морис отвернулся, уставился на свою шляпу.

— Нет, это наше несчастье, — сказал он наконец. — Это помеха на нашем пути.

— Пусть это будет самое страшное несчастье в нашей жизни; многие считают, что быть богатым вовсе не так уж плохо. Я сумею убедить его; а потом мы будем даже рады деньгам.

Морис Таунзенд молча выслушал эту сентенцию, полную здравого смысла, и заключил:

— Я предоставляю вам защищать мою честь; защищаться самому — значило бы уронить свое достоинство.

Теперь и Кэтрин на некоторое время замолчала; она глядела на молодого человека, а он устремил неподвижный взгляд в окно.

— Морис, — внезапно сказала она, — вы уверены, что любите меня?

Он обернулся и, не теряя ни секунды, склонился к ней.

— Милая моя, как вы могли в этом усомниться?

— Еще на прошлой неделе я даже не знала о вашей любви, — сказала она, а сейчас мне кажется, я бы и дня не могла прожить без нее.

— Вам и не придется! — заверил ее Морис, подкрепляя свои слова ласковой улыбкой. И мгновение спустя добавил: — Вы тоже должны мне кое-что обещать.

Сделав замечание, приведенное выше, Кэтрин закрыла глаза и с тех пор не открывала их; теперь она кивнула, по-прежнему не раскрывая глаз.

— Вы должны обещать мне, — продолжал молодой человек, — что даже если ваш отец меня отвергнет, даже если он запретит вам этот брак, вы все равно останетесь мне верны.

Кэтрин подняла глаза, и в ее взгляде он прочел обещание, которое было красноречивее всяких слов.

— Вы будете верны мне? — спросил Морис. — Вы знаете, что вольны сами распорядиться своей судьбой. Ведь вы совершеннолетняя.

— О, Морис! — прошептала она; и не нашла, что к этому добавить. Вернее, она добавила к словам движение: вложила свою руку в его. Морис подержал ее ручку и потом снова поцеловал девушку. Вот и все, что следует знать читателю об их беседе; а миссис Пенимен, будь она свидетельницей этого разговора, наверное, признала бы, что не такая беда, если он состоялся не в сквере у фонтана на Вашингтонской площади.

11

Вечером Кэтрин прислушивалась, не раздаются ли шаги на крыльце: она ожидала отца, и когда он наконец вернулся домой, слышала, как он прошел к себе в кабинет. Сердце ее отчаянно забилось, но она просидела не двигаясь еще с полчаса; затем приблизилась к его двери и постучала — она никогда не входила к отцу без стука. Войдя, Кэтрин застала его в кресле у камина доктор отдыхал, куря сигару и читая вечернюю газету.

— Мне надо что-то сказать тебе, — кротко начала она и, не договорив, опустилась на ближний стул.

— Я буду счастлив выслушать тебя, дитя мое, — отозвался отец. Ему пришлось долго ждать; он смотрел на дочь, а та молча глядела в огонь. Доктора разбирало любопытство и нетерпение, он был уверен, что она хочет говорить с ним о Морисе Таунзенде. Но доктор не торопил дочь — он решил быть с Кэтрин помягче.

— Я помолвлена! — объявила наконец Кэтрин, по-прежнему глядя в огонь.

Доктор был поражен: он никак не ожидал услышать об этом как о свершившемся факте. Но своего удивления он не выдал, сказав только:

— Ты верно поступаешь, сообщая мне об этом. Кто же счастливый смертный, которому ты оказала такую честь?

— Мистер Морис Таунзенд.

Произнеся имя своего нареченного, Кэтрин взглянула на отца. Она увидела его бесстрастную, чеканную улыбку, неподвижные серые глаза. Посмотрев на них, Кэтрин снова перевела взгляд на огонь; огонь показался ей гораздо теплее.