Вася Конаков

В довершение всего мой друг достал где-то удочку. Этим была поставлена последняя точка. Сев в лодку, мы уходили далеко на пустынный островок возле понтонной переправы, и там, пока мой друг на все виды наживки — хлеб, тесто с яйцом, речную улитку (шкальку), мотыля, червя, пареный горох и даже на овес — пытался пополнить наш рыбный запас (за неделю было поймано четыре красноперки величиной с палец, три плиточки и две бублицы), я нежился на солнце, смотрел на проплывавшие мимо самоходные баржи, бил на себе злых осенних мух и твердо давал себе обещание завтра же приступить к работе. Потом, борясь с течением и споря, к какому берегу надо ближе держаться, мы торопились домой, боясь прозевать вечерних рыбаков, а добравшись домой, бросались к керогазу, жарили, а затем, сопя и стеная, уничтожали двухдневный запас линьков и лещей.

К концу недели стало ясно, что надо из Остра бежать. Во всяком случае, мне, если я действительно хочу кончить работу. Куда угодно — в дремучий лес, на Северный полюс, в пустыню Гоби, на худой конец просто в Киев…

После этого мы прожили еще три дня — надо было дождаться пятницы, когда должны были вернуться с рыбалки старые, опытные рыбаки, ушедшие вверх по течению на пять суток. Не возвращаться же домой с пустыми руками…

За десять дней не было сделано ни одного мазка кистью, ни одного штриха карандашом, не раскрыт даже этюдник, не развязана папка с моими бумагами, не написана ни одна строчка… Впрочем, вру — две первые страницы этого очерка (признаюсь, у меня была тайная мысль между делом написать страничек двадцать об Остре, о красотах Десны) написаны были на телефонном переговорном пункте в ожидании, пока мне дадут Киев. Вот и все, что я успел.

Кончаю я эти скорбные заметки уже в Киеве, вернее, на Бориспольском аэродроме. Самолет из Москвы («Буду субботу пролетом Киеве рейс 324 встречай твой Колька») задержался с вылетом на три часа, ресторан закрыт на ремонт, вот и пристроился на скамеечке, вспоминаю Остер, Десну, керогаз, линьков… Царь-рыба, ей-богу!

2. Из Касабланки в Дарницу

Как это часто бывает, в последнюю минуту «ТУ-104» заменили на «АН-10», и написанные на билетах номера мест потеряли свою силу. У трапа к самолету началась легкая давка. Я вошел в самолет одним из последних. Свободных мест оказалось два. Одно рядом с немолодым человеком, на лице которого было написано явное желание поговорить или предложить партию в шахматы, другое — возле двух молоденьких солдат. Я выбрал солдат — мне почему-то всегда стыдно признаться в своем неумении играть в шахматы. Солдаты уже ели сало, аккуратно нарезая его тоненькими, красивыми, розовыми ломтиками. Оба были слегка навеселе.

Тот, что резал сало, был боек, хитроглаз, и в силу определенных обстоятельств говорил немного громче, чем следовало бы. Багаж его состоял из небольшого чемоданчика и аккуратно сложенной шинели, покоившейся в сетке. Он демобилизовался и ехал к себе домой, под Киев. Звали его Петро. Другой солдат был поскромнее, молчаливее и загадочнее. У него не было ни чемоданчика, ни шинели. Судя по всему, парень вырвался на воскресенье по каким-то своим, думаю, амурным (сужу по взглядам и улыбкам) делам в Киев. Звали его тоже Петром, вернее Петей. Познакомились оба Петра час тому назад во Внукове.

Пока ели сало (мне тоже кое-что досталось) и самолет выруливал на старт, бойкий Петро весело смеялся, предвкушая эффект своего неожиданного появления дома.

— Ох, и удивляться ж маты. Ох, и удивляться. И все плакать будут, все плакать. Три года все-таки…

Второй Петро помалкивал, налегая на сало.

Когда сало было уничтожено и мы поднялись в воздух, оба солдата заснули. Я тоже. Так мы летели час двадцать минут. В девять вечера, минута в минуту, сели на Бориспольский аэродром.

— Я думаю, надо взять такси, — сказал бойкий Петро.

— Я тоже так думаю, — согласился молчаливый Петя. Я вошел в долю.

Такси оказалось вместительным, поэтому решено было, пока таксист подберет еще двух пассажиров, сбегать в буфет.

В буфете выпили какой-то дряни, потом Петро сказал:

— Я думаю, надо все-таки чего-то взять домой. А, солдат?

Солдат согласился. Мы взяли три бутылки венгерского «токая» — крепче ничего не было. Я зачем-то тоже взял.

Вернулись к такси. Там уже сидели двое.

— A-а, привет, — донеслось с заднего сиденья. — Издалека летишь?

Я наклонился и с трудом в темноте узнал знакомого детского писателя.

— Из Москвы, — сказал я. — А ты?

— Из Касабланки. — Он указал на своего соседа, скрытого каким-то большим предметом, лежавшим у него на коленях. — Знакомься, товарищ из обкома комсомола.

Мы познакомились, солдаты тоже. Рассевшись по своим местам, тронулись. Поехали по прямому, обсаженному деревьями Бориспольскому, оно же Харьковское, шоссе.

— Да, все-таки странно, — сказал детский писатель. — Никак к этому не привыкнешь. Утром Касабланка, днем Париж, вечером Москва… А через час буду уже дома…

Я согласился, что странно, а бойкий Петро сказал: «Техника!» — и спросил, на каком самолете писатель летел из Парижа.