Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

Иных поразил натурализм рассказа о романе красавицы-журналистки тети Коти и знаменитого пилота-драматурга Ивана Мясопьянова. Созвучие имен персонажей и живых людей, о которых мы уже говорили, многих сбили с толку. Зря. Переплетение вымысла и воспоминаний в текстах Аксенова не раз шутило непростые шутки с иными читателями. Тем более что провести между ними грань, как правило, сложно. Однако близкие Аксенова настаивают: почти всё сказанное о тяготах военной жизни – правда. А вот принимать Матильду Котельникову (тетю Мотю) за тетю Котю, а Михаила Водопьянова за Ивана Мясопьянова ни в коем случае нельзя.

– Ничего между ними не было и быть не могло, – утверждает Галина Котельникова. – Роман? Вздор! Мама никогда не позволяла себе лишнего. Кокетство? Да. И ее глаза нередко погружали мужчин в оцепенение. Но и себя и поклонников она всегда держала в рамках.

Сказать об этом важно. Ибо эта трогательная книга стала поводом для немалых волнений. Прежде всего – за доброе имя Матильды Котельниковой. Думаю, отнестись к этой истории следует с учетом слов Василия Павловича в беседе с Зоей Богуславской в 2001 году: «Еще ни разу не было, чтобы я кого-то описывал <…> Уверен, в процессе воспоминаний… я всё переверну, всё перекрою…» А ведь такие перекраивания могут быть опасны! Потому и просил Аксенов читателей: пожалуйста, не принимайте мои книги как мемуары! Так и «Ленд-лизовские» – это виртуозно перевернутые, перекроенные на особый аксеновский манер эпизоды многих жизней. В том числе – главного героя, малыша Акси-Вакси. Да разве ж это воспоминания Аскенова? Помилуйте! Ни в коем случае! Не его. Но его персонажа! А в них возможны любые фантазии.

Многих смутил феерический калейдоскоп образов в последней части книги. Он возникает сразу после спасения тонущего Акси-Вакси из воды, идет страница за страницей, крепчает по мере приближения к финалу и кажется кому-то пустым ритмизованным сумбуром. «И вдруг вздыбился величественный флот. А величественный дредноут "Цезарь" хранит ниже ватерлинии все свои чертежи. Пусть Петровка полыхает в огне, но своего мы не отдадим! Сталинзу удалось сохраниться в пучине. Ему удалось сохранить в пучинских кочаватах великолепно-тревожные корабли… Пусть влекут с самых малых морей превосходные икры своих пузырей». Это исповедальная проза? Нет. Это уже исповедь за гранью потока сознания. Уж не само ли подсознание, как заметил Абдрашитов, прорвалось здесь к предельной свободе?

А может, как считают некоторые, перед нами лепет испуганного мальчика, только что спасенного от смерти, бормочущего в полузабытьи нечто увиденное им по ту сторону?..

А с другой стороны, когда Алексей Крученых писал:

горячей иглою
проходят через чей-то мозг,
неудержимою волною
стремит сквозь сетку розг
цветных попугаев
пестрая стая
и что там брачныя цепи
пред цепью златою тельца
видвы человечьи нелепы
душа ничтожна для купца…[278]

—

это было что: бормотание или стихи?

А быть может, это – заготовки? Сырье, руда для будущего текста? Так из уродливых комьев породы выплавляется золото…