Василий Блаженный

— Роберт Геннадьевич, вы хотите, чтобы через полчаса вашу дверь ломали спецназовцы, или все-таки откроете своими руками?

Некоторое время Шпильман молчал. Потом сказал раздраженным тоном:

— На двери глазок — это камера. Покажите мне ваше удостоверение. Только так, чтобы я его как следует видел! Уж простите, но это профессиональное. Иначе, боюсь, вам и вправду придется заходить со спецназом.

Клим поднес удостоверение к камере. Объектив тихонько пощелкал, потом в замке провернулся ключ, дверь отодвинулась на длину цепочки, и уже живой голос Роберта Геннадьевича изнутри спросил:

— Уважаемый, ничего личного, но какого черта вам не спится? Может, таблеток надо? У меня есть немножко фенобарбитала, могу поделиться.

— Не паясничайте, Роберт Геннадьевич. Неужели у вас нет идей, почему это меня к вам принесло прямо посреди ночи?

— Простите, я, может быть, вас изрядно разочарую, но идеи у меня действительно нет ни малейшей. Я вообще спросонья очень туго соображаю.

— Планы собора Василия Блаженного, — сказал Неверов, — вот что меня интересует. Те самые чертежи, которые вы купили у Хамида Назарова.

— Умереть — не встать! — пробурчал антиквар. — Вот уж никогда не подумал бы, что из-за каких-то чертежей ко мне примчатся посреди ночи.

Дверь закрылась перед носом у Клима, чтобы тут же открыться снова.

— Заходите, раз уж пришли, — сказал антиквар.

Они устроились на кухне. Роберт Геннадьевич поставил чайник, сел напротив Неверова и спросил:

— Так что особенного в этих злополучных чертежах, что вы приперлись за ними ни свет ни заря?

— Наверное, это я у вас должен спросить, — пожал плечами Неверов. — Зачем вам понадобилось платить за них пятнадцать тысяч долларов? Давайте вы мне сначала объясните антикварную ценность этой вещи, а я уже тогда попробую объяснить вам практическую сторону дела.

Заварив чай в большом френч-прессе, Шпильман задумчиво произнес:

— Корбюзье был настолько великим человеком, что ему было традиционно тесно в существующем мире. Это вообще свойственно смене эпох. Человек вроде как живет в старом времени, но и душой и разумом принадлежит новому. И тогда получается у всех по-разному. Кто-то находит способы примирить себя с окружающим, взять в руки свою чрезмерную креативность, говоря современным языком. А кто-то, напротив, намерен разломать старый мир и на его руинах построить что-то новое. Такими были, например, российские футуристы. Они с самого начала противопоставили себя старому искусству, хотели сбросить его с парохода современности. И пусть в результате большинство их загремело с этого самого парохода, они сделали главное: изменили поэзию. И собственно, уже за это им надо ставить памятник. Так и Корбюзье. Его взгляды на архитектуру так отличались от прочих, что он просто не мог примириться с остальными. Ну и представьте себе — приходит в мэрию Парижа этот тип и приносит замечательные планы по его перестройке. И все бы ничего, вот только планы эти подразумевают, что надо разломать к чертовой матери чуть ли не половину города. А в самом деле, чего тут мелочиться? Ведь Париж строился по старым канонам. И толку, спрашивается, трепетать перед этим старьем?

— Хорошо, а при чем тут чертежи Василия Блаженного?

— При том, что Корбюзье некоторое время работал в СССР. Но это вы как раз знаете, я уверен. Учили же вас чему-то, кроме профессиональных навыков в вашем учебном заведении. И вот, Ле Корбюзье относился к Москве точно так же, как и к Парижу. Он тоже хотел превратить ее в нечто новое.

— Василий Блаженный подлежал уничтожению? — спросил Неверов.

— Да, вы не ошиблись. Корбюзье предложил построить на его месте абсолютно новое. Но в это время архитектурный курс Советской России поменялся в сторону того, что мы сейчас знаем как сталинский ампир, и Корбюзье оказался лишним на этом празднике жизни. А вот чертежи, на которых он показывал, как сносить храм Василия Блаженного наиболее рационально, остались. И мне эти чертежи заказали за очень серьезные деньги. Знаете, а ведь по совести сказать, я понимаю заказчика. Он как будто бы одним глазком заглядывает в будущее, которое не состоялось.

Антиквар разлил по большим стеклянным чашкам ароматный чай. Неверов пригубил напиток и вынужден был признать, что у Шпильмана прекрасный вкус.

— Хорошо. Так все-таки откуда такая срочность в отношении моего проступка? — спросил Шпильман.

Неверов был восхищен тем, насколько хорошо этот человек владеет собой. Ну что же, тем приятнее с ним общаться.

— Честно говоря, в других обстоятельствах про ваш проступок бы и не вспомнили. Но вот какая штука… Вы знаете того, кто заказал вам эти чертежи?

Антиквар уклончиво помахал рукой в воздухе. Неверов понял, что желания переходить на личности у Роберта Геннадьевича нет. Ну что же, настала пора открыть карты.

— Вы обратили внимание на то, к какому структурному подразделению ФСБ я приписан?