Василий Блаженный

Еще один цербер подошел к будке охранника, властно постучал — звук аж до убежища долетел. Выглянул перепуганный охранник Коля, цербер стал ему втирать с видом очень важного человека. Охранник испуганно закивал, а цербер все грузил его и грузил. Синусу пришла в голову забавная мысль: если завтра Коли здесь не будет либо он выживет после того, как жахнет пятьсот килограммов гексогена, наверное, охранник сможет хоть ненадолго почувствовать превосходство над этим моральным уродом. Хотя бы в том, что он выжил.

Ну вот, теперь они все скрылись внутри помещений. Коля смачно плюнул на землю и ушел обратно в будку. Ну и правильно, товарищ. Не надо тебе пялиться на этих скорбных умом! Завтра их тут поляжет столько — мама не горюй!

Синус поймал себя на том, что каждое свое новое дело он переживает так, словно это его последний выход на сцену. Он переживает такой набор сильных чувств, что его хватает еще очень надолго, прежде чем возникает потребность вернуться к любимому ремеслу.

Хотя Синус все-таки знал, что убийство для него было не только ремеслом. Где бы он ни находился и чем бы ни занимался — от героической войнушки в окопах какой-нибудь африканской страны до совершенно подлого расчленения заложников в Бирме, от точного выстрела в голову в Берлине до толчка под поезд метрополитена, — везде и всегда Синус испытывал от прерывания чужой жизни самое настоящее сексуальное удовлетворение.

Время от времени он анализировал то, что испытывает и как себя ведет, и пришел к выводу, что на самом деле он такой же маньяк, как, например, Чикатило. Только разница в том, что лично он не кромсает маленьких девочек или подростков, а, как правило, находит более сильные и опасные мишени. Ничего с этим не поделать — он не хочет, чтобы его жертвы были беспомощными. Ему нравится, когда есть опасность попасться, нарваться, умереть.

Вторым хобби у Синуса была смена личин. И это тоже было чертовски интересно. Надо было каждую следующую личность продумать так, чтобы она ни в коем случае не пересекалась с предыдущей, чтобы не было ни общих знакомых, ни общих интересов. Потому что Синус предпочитал не пользоваться услугами пластических хирургов без очень веской на то причины. И по правде говоря, хирургам не везло, когда к ним приходил этот щедрый клиент. Потому что вместе с его щедростью к ним приходила смерть — Синус терпеть не мог, когда кто-то еще знает его маленькую тайну.

Синус уже решил, какого хирурга он шлепнет, когда будет менять внешность после этого дела. На сей раз без этого не обойтись никак: убивать президента мировой державы, а потом разгуливать по миру со своим прежним лицом — полная несуразица!

Синус находил забавным позволить себе немного патриотизма в отношении России. Черт подери, а почему нет? Уж если это дело — вершина его профессионального мастерства, то пусть его жертвой окажется не глава страны третьего мира!

* * *

По возвращении от антиквара с Неверовым случилось то, что давно должно было случиться, — он банально провалился в сон прямо физиономией на руле. Разумеется, в таком положении нормального сна он не увидел. Каша, варившаяся в его голове, вылилась в какие-то совершенно немыслимые сновидения. И черт подери, Климу оставалось только удивляться, сколько этой самой гадости можно увидеть за весьма сжатые сроки. Хотя говорят, что сновидения продолжаются всего несколько секунд и события там идут гораздо быстрее, но человеческий мозг сам интерпретирует их так, что все кажется, как на самом деле.

Например, у него никогда прежде не было жены, тем более — детей. А единственная Яна, которую он знал, была толстой и несуразной продавщицей из булочной возле дома. И тем не менее Клим увидел такой сон, какого и врагу пожелать не хотелось.

Колыбель на ржавой проволоке едва заметно раскачивалась под закопченным потолком. Каждое отклонение от вертикали выплевывало в душный, гадко-теплый воздух тяжелый низкий скрип. Непонятно, как ребенок мог спать в таких условиях. Неужели он, еще лишенный разума, но наделенный интуитивным ощущением окружающего, может не замечать этого безумия, этого эпизода из дрянного гротеска! Боже мой! Ну кто нашел это сооружение неведомых времен, кто додумался выложить его чудовищное кожаное чрево бельем и подушками. Кто, наконец, был настолько лишен мозгов, что взял да и положил туда младенца!

Клим затянулся сигаретой. Плохой табак — щепки пополам с мусором — обжег горло, начал скрести во рту и гортани острыми грязными когтями. Седая струйка дыма потянулась вверх, распласталась по потолку и стала кататься по нему, сгребая с досок копоть и паутину.

— Дом спалишь, идиот, — злобный женский голос щелкнул между глаз из темноты за колыбелью. Только присмотревшись, Неверов смог различить жену. Сидит, раскачивается вперед-назад, пялится не моргая — он ощущает ее взгляд, словно протискивается сквозь полиэтилен.

Он улыбается. Нельзя злиться на нее. Никогда. Даже когда она пытается оскорбить. Как теперь.