Василий Гроссман. Литературная биография в историко-политическом контексте

Характерно, что альманах большинством писателей рассматривался как реализация карьерных амбиций. Каверинских в первую очередь. Ему и было сказано, что для этого нет нужды учреждать новое периодическое издание, можно и так «состоять членом какой-нибудь солидной редколлегии».

Каверин назвал такой подход оскорбительным. Высказанная публично оценка не повлияла на правила игры: «Однако мы старались поддерживать связь с Союзом писателей, отчитывались, докладывали, главный редактор выступал в парткоме. Наша деятельность одобрялась, хотя уже содержание первого тома должно было вызвать – и вызвало – завистливое раздражение тех, кто злобно называл наш альманах “футбольной командой государства Израиль”».

В сталинскую эпоху подобного рода антисемитские намеки – обычный прием конкуренции. Негласным правительственным установкам он вполне соответствовал: количество этнических евреев в любом учреждении надлежало минимизировать. Тем паче – в редколлегиях. Времена менялись, но Хрущев лишь на XX съезде КПСС и только намеком обозначил, что проявления антисемитизма уже неуместны.

Первый номер альманаха сдан в набор 31 января 1956 года, подписан к печати 17 февраля. Объем большой – свыше пятидесяти печатных листов[101].

Акция «Литературной Москвы» планировалась загодя. Вольно ли, невольно ли, Каверин подтвердил это, отметив: «Первый сборник вышел и был принят хорошо – он продавался с книжных прилавков Двадцатого съезда».

Это отнюдь не единственная акция, приуроченная к XX съезду партии. Вот и Каверин отметил: «Эренбург, привычно оценив альманах с политической точки зрения, сказал мне, что он мало отличается от хорошего номера “Нового мира”».

В книге «Эпилог» обстоятельно доказывается, что «Литературная Москва» от «Нового мира» отличалась не только объемом. Там опубликовано многое из отвергнутого другими изданиями. Например, статья Б.Л. Пастернака «Заметки к переводам шекспировских трагедий», стихи Л.Н. Мартынова, негласно запрещенные после разгромных кампаний, и т. д.

«Литературной Москвой» отменен и негласный запрет публикаций Ахматовой, Цветаевой, Заболоцкого. Отличия альманаха от прочих изданий были заметны современникам.

Правда, редколлегии приходилось учитывать цензурную ситуацию. Конфликты возникали постоянно. В связи с этим Липкин сообщил, что Гроссман «был сердит на Казакевича из-за меня: по рекомендации Гроссмана Казакевич взял у меня для первого номера альманаха большую подборку стихотворений, а я не печатался как оригинальный поэт почти четверть века. Но в последнюю минуту Казакевич, ссылаясь на вышестоящие инстанции, отказался от подборки, утешая меня тем, что такая же участь постигла стихотворения Пастернака. У Гроссмана с Казакевичем был тяжелый разговор, в результате которого Казакевич решил поместить в альманахе одно мое стихотворение, хотя и безобидное, но все же в обезопашивающем (sic! – Ю. Б-Ю., Д. Ф.) сопровождении перевода».

В альманахе действительно опубликовано одно стихотворение Липкина – под заголовком «Из восточной рукописи». И оно соседствует с переводом, озаглавленным «Из индийского эпоса “Махабхарата”».

Но описание конфликта Гроссмана и Казакевича весьма туманно. Причина и суть обозначены намеками, понятными лишь с учетом контекста.

Учитывая контекст, можно понять так, что с начала 1930-х годов на публикации Липкина «как оригинального поэта» был наложен запрет, но об этом не знал Казакевич. Узнав же, от предложенной «большой подборки» отказался. Ну а Гроссман в «тяжелом разговоре» объяснил главреду «Литературной Москвы», что можно уже не учитывать цензурные ограничения, наложенные в сталинскую эпоху.

Причины запрета тоже лишь обозначены. Казакевич, по словам мемуариста, выбрал для альманаха одно «безобидное» стихотворение. Стало быть, Липкин успел ранее опубликовать или предложить редакциям что-либо небезобидное, вот и наказан. Лишен статуса «оригинального поэта».

Уместность выводов подтверждаются еще и тем, что стихотворение Липкина напечатано, по его словам, в «обезопашивающем сопровождении перевода». Значит, главред счел нужным минимизировать нарушение и замаскировать его. Вот почему Гроссман все же «был сердит». Неприличную робость проявил Казакевич: не пренебрег деактуализовавшимся цензурным запретом.

Однако не было такого конфликта у Гроссмана и Казакевича. История, рассказанная мемуаристом, противоречит его библиографии. Стихи Липкина в сталинскую эпоху печатались, хотя и не так часто, как переводы.

Аналогично, нет оснований верить, что Казакевич соглашался опубликовать липкинскую «большую подборку». В «Литературной Москве» лишь два стихотворения Ахматовой, у Симонова и Асеева – по одному.

Кстати, об этом пишет и дочь главреда – Л.Э. Казакевич. Ее мнение изложено в недавно опубликованной интернет-журналом «Мы здесь» статье «Об альманахе “Литературная Москва” и не только»[102].