Василий Гроссман. Литературная биография в историко-политическом контексте

Роскина, по ее словам, пыталась навести справки у знакомого редактора в «Знамени» – Галанова. Но тот перспективу оценивал скептически: «Уж очень мрачно, все мрачно… Вряд ли…».

Определенности не было. А позже выяснилось, что «вопрос решался не в редакции. Кожевников отнес роман на консультацию в ЦК».

Роскина не обвинила Кожевникова прямо. «На консультацию» все главреды ходили, когда требовалось выяснить, будет ли поддержка в конфликте с цензурой. «Консультировался» и Твардовский: самый известный случай – издание повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича» в ноябре 1962 года.

Инвектива – в подтексте. Главред не согласовал с автором свое решение относительно «консультации». Далее же мемуаристка сообщила: «Затянувшаяся неопределенность в “Знамени” стала известной в “Новом мире”. Твардовский, хотя у него с Гроссманом отношения перед этим были несколько нарушены (ему не понравился рассказ Гроссмана “Тиргартен”, и между ними произошел резкий разговор), позвонил, выразил желание прочесть роман, и Гроссман дал ему один из дублетных экземпляров. Как рассказал мне Василий Семенович, Твардовский ему сказал, что он не спал двое суток, был в необыкновенном волнении от того, что он прочел. Что же касается публикации романа, то Твардовский сказал, что она будет реальной через двести пятьдесят лет» (курсив наш. – Ю. Б-Ю., Д. Ф.).

Последняя фраза – относительно «публикации романа» Гроссмана «через двести пятьдесят лет» – могла бы стать ключевой. Она напоминала суждение, которое Ямпольский приписал Суслову. Но, похоже, это мало кто заметил.

Фразу и ныне приписывают Суслову. А в письме Хрущеву сообщается вполне определенно, что один из собеседников, коих Гроссман по-советски именовал «товарищами», ему «сказал: “Все это было или могло быть, подобные изображенным людям также были или могли быть”. Другой сказал: “Однако печатать книгу можно будет через 250 лет”».

Письмо Гроссман отправил до личной встречи с главным идеологом. И в записи сусловских рассуждений нет определения срока цензурного запрета. Так что Суслов тут ни при чем.

Ну а в предложенном Роскиной описании ситуации нет противоречий. Срок Твардовским определен – именно товарищем Гроссмана.

В целом же из воспоминаний Роскиной следует, что Гроссман доверял Твардовскому и только из-за давней размолвки передал рукопись Кожевникову.

Тему подхватил и развил Б.Г. Закс. В том же 1980 году «Континент» опубликовал его мемуары «Немного о Гроссмане»[151].

Закс считался достаточно осведомленным мемуаристом. До эмиграции занимал в «Новом мире» должность ответственного секретаря.

Он не упоминал о Роскиной. Но утверждал, что Гроссман поссорился с Твардовским, когда завершал роман. Причина, согласно Заксу, была несущественная, однако из-за нее редакция «Нового мира» не получила сведения о завершении работы. Да об этом вообще «мало кто знал. Разве что ближайшие друзья».

В общем, контакт с «Новым миром» прервался. А «потому, закончив вторую часть романа, Гроссман не пошел с ней в “Новый мир” к Твардовскому, а отдал в журнал “Знамя”».

Там, если Заксу верить, не спешили. Ждал Гроссман «почти год».

С Твардовским, как настаивал бывший ответственный секретарь, Гроссман по-прежнему не разговаривал. Даже бойкотировал, когда оба вместе с женами оказались в Коктебеле «поздней осенью 1960 года».

Отношения не наладились и после возвращения в Москву. Но, утверждал Закс, пока «роман был в “Знамени”, Гроссман и Твардовский случайно встретились в Центральном доме литераторов, где помирились, и Гроссман попросил Твардовского прочитать роман и сказать, может ли его публикация быть возможной».

Гроссман, если верить Заксу, беспокоился – ждать ответ из редакции «Знамени» пришлось слишком долго. Ну а Твардовский «сразу же согласился. Он прочитал роман сам, дал прочесть нескольким членам редколлегии».

Стало быть, речь шла о своего рода экспертизе. Закс, словно бы невзначай, отметил, что Гроссман хотел «дать роман Твардовскому не как редактору, а просто как другу, мнение которого для него важно».

Получается, что Гроссман не рассчитывал на публикацию в «Новом мире». К Твардовскому обратился с личной просьбой, делового же предложения не было.

Экспертное заключение оказалось отрицательным. По словам Закса, у Твардовского «не возникло ни малейших иллюзий. Роман явно непроходим, его не то, что в “Знамени”, ни в каком другом журнале не напечатать».

Еще раз подчеркнем: Роскина не сообщила, что Твардовский опасался кого-либо в редакции «Знамени». А по Заксу, новомирский главред был изумлен гроссмановской неосторожностью: «Господи, – с горечью говорил он, – неужели у этого человека нету ни одного друга, который объяснил бы ему, что нельзя, невозможно было отдавать этот роман в “Знамя”!».