Василий Гроссман в зеркале литературных интриг

Комиссары, услышав крики на улице, подошли к окну и увидели, как польский солдат буквально разул какого-то горожанина. Но тот решил не отдавать врагу свои ботинки и, опомнившись, кинулся ему вслед с криком: «Пане, мои буты!»

Ограбленный будто забыл, что солдат может его убить. В итоге мародер, явно не желавший, чтобы инцидент получил огласку, бросил отнятое, и владелец, обувшись, «пошел к одному издомов, победно стуча отвоеванными ботинками».

За мародерство в польской армии судили. По крайней мере, такова была официальная установка.

Стоит отметить, что в РККА на мародерство, даже и массовое, часто не обращали внимания. Фактически оно было разрешено: пока шла гражданская война, регулярное снабжение войск не удавалось полностью наладить. Один изсамых популярных из оправдывающих разбой терминов – «реквизиция».

Умышленно, нет ли, но Гроссман показал различие официальных установок – польских и советских. А главное, в рассказе акцентируется одобрение всех горожан, заметивших инцидент. Они шли за владельцем ботинок по улице, «хлопали его по спине и хохотали, полные гордости, что маленький человек оказался сильней солдата».

Наблюдавшие из окна эту сцену комиссары презирают рисковавшего жизнью ради обуви. Никакого мотива, кроме жадности, не видят. Соответственно, Верхотурский говорит: «Поляков мы прогоним через месяц или три… а вот с этим индивидом нам долго придется воевать, ух как долго!».

Верхотурский общее комиссарское мнение выразил: победить вооруженных противников советского режима можно гораздо быстрее, чем одолеть инстинкт собственника. А не одолев, построить социализм нельзя.

С этой точки зрения доктор, рискуя жизнью прячущий комиссаров от польской армии, тоже враг, хотя и в перспективе. Он – собственник, что и акцентировали критики.

Рассказ «В городе Бердичеве» подразумевает некое примирение. Можно сказать, там две правды сходятся и расходятся. Нет враждебности между Вавиловой и Магазаниками. Скорее, наоборот: возникает обоюдная симпатия.

Комиссары же из рассказа «Четыре дня» непримиримы по отношению к доктору. Сначала он просто чужой. А затем – потенциальный враг.

Характерно, что врач не считает врагами своих незваных гостей. Зато они уверены, что в будущем с хозяином дома предстоит борьба. Если не примет комиссарскую правду.

Критики упорно игнорировали неоднозначность авторской позиции. Но и не только это. Рецензенты словно бы не замечали, что гроссмановское заглавие – «Четыре дня» – цитата. Отсылающая к другому рассказу, хрестоматийно известному в досоветский период.

Заглавие «Четыре дня» предсказуемо ассоциировалось с рассказом В. М. Гаршина. Там, конечно, сюжет иной. Время действия – русско-турецкая война 1877–1878 годов[220].

Как известно, автор в ней участвовал наряду с тысячами добровольцев. Она изначально была мифологизирована энтузиастами идеи «освобождения братьев-славян от турецкого ига».

У Гаршина тяжело раненный русский солдат-доброволец лежит на поле боя, рядом – убитый им турок. Не только уйти, отползти нет возможности. Дневная жара, ночной холод, зловоние разлагающегося трупа, боль. Так – четыре дня. За это время герой понимает, что любая война преступна.

Гроссмановский доктор примерно о том же говорит. Безрезультатно.

Автор не мог осудить комиссаров. Но и врача не осудил.

Комиссары, бесспорно, вызывают читательскую симпатию. Отважные бессребреники, сражающиеся за великую идею. Врач от абстракций далек и отнюдь не всегда бескорыстен. Работа для него – в первую очередь источник доходов, причем немалых.

Но у Гроссмана противопоставление строится не только по критериям идейности/безыдейности и бескорыстия/корыстолюбия. Важнее другое.

Отважные борцы за идею непременно кем-нибудь жертвуют. Пусть и себя не жалеют, но от этого ничего не меняется. Другие жертвы неизбежны, и среди беззащитных тоже. А безыдейный врач, хоть и рискует без энтузиазма, часто лишь денег ради, не жертвует никем. Он лечит всех, невзирая на идеологические различия. Соответственно, нет у него причин оправдывать страдания беззащитных.

Вот эту проблему критики игнорировали вполне осознанно. Анализ убеждений доктора обязательно привел бы к сомнениям в комиссарской правде.

Гроссман в рассказе «Четыре дня» – у пределов допустимого. Цензурные инструкции не нарушил, зато эмпирически выяснилось, что нет полного соответствия идеологическим установкам.

Сам конфликт был провокативен. И на этом уровне очевидно сходство с рассказом «В городе Бердичеве». Вавиловский нравственный выбор подразумевает вопрос. Аналогично – отношение комиссаров к врачу.

Пусть вопрос не такой опасный, и все же достаточно сложный. Москвин, Факторович, Верхотурский – разные. Но одинаково нетерпимы к инакомыслию. Повествователем же не объяснена причина их непримиримости к любой попытке сохранить убеждения, от комиссарских отличающиеся.

Критики от вопроса уклонились. Анализподтекста был бы – по сути – политическим доносом. И обвиняемым оказался бы не только Гроссман. Еще и все, кто санкционировал публикацию.