Василий Гроссман в зеркале литературных интриг

Прежде всего, Ставский утверждал гонорарные ставки. Гонорары в издательствах и периодике с 1931 года уже не зависели от популярности автора, тут определяющим было мнение литературных функционеров, устанавливавших иерархию оплаты. То же самое относилось и к тиражам. Разумеется, учитывался и спрос, но – отнюдь не в первую очередь.

ССП был весьма богатой организацией. Так что Ставский распределял и квартиры, и дачи и т. д. Ориентировался на собственные представления о масштабах писательского дарования и политической целесообразности льгот.

У агитпроповских функционеров были, понятно, свои креатуры. Мнения часто расходились, спор, по сути, шел о влиянии. уступать не привыкли.

У Ставского были свои противники и союзники в ССП. И агитпроповские функционеры по обыкновению использовали разногласия. Провоцировали жалобы недовольных и на этом основании в конфликты вмешивались, расширяя свое влияние таким образом.

Стараниями агитпроповских функционеров в ЦК партии Ставскому инкриминировали неумелое администрирование, невнимание к беспартийным писателям и недостаточную активность критики. Насколько были обоснованны подобные обвинения – вряд ли уместно анализировать.

Важно, что осенью 1936 года положение Ставского многие литераторы считали не вполне прочным. Были на то основания. В «Правде» нередко публиковались статьи о литературе, подразумевавшие нелестные оценки руководства ССП.

Ставский умело защищался. И пытался наладить диалог с наиболее известными критиками.

Он лично обратился к Гурштейну в сентябре, отправив письмо, которое можно было считать и официальным. Просил, в частности, активизировать работу критиков, состоявших в ССП[223].

Гроссман в такой игре был, что называется, одной из карт. Его и «разыгрывал» Гурштейн, словно карту.

Выбор, сделанный критиком осенью 1936 года, вполне понятен, если учесть специфический административный контекст. Гурштейн сыграл так, чтобы угодить обеим противоборствующим сторонам.

При таком подходе Гроссман был идеальным объектом. Литературной известности добился, соответственно, появление статьи в «Правде» вполне объяснимо. Беспартийный, следовательно, вопрос об ответственности партийной организации тоже не подразумевается. И по статусу – лишь «кандидат в члены Союза советских писателей», почему и ответственность писательского руководства минимальна. А еще гурштейновская статья показывала, словно бы невзначай, что и Горький не все замечал, в чем-то ошибался. Это было на руку и Ставскому, и Агитпропу.

Статья не подразумевала так называемых оргвыводов. Ясно было только, что писательский статус Гроссмана рано повышать. Не заслужил награду, хотя и взыскивать особо не за что. Как говорится, «указали место».

Гроссмана, похоже, гурштейновская статья не удивила и не испугала. Дело тут не в том, что был прозорлив, не из пугливых, да и к наградам не рвался. Гурштейн специально оговорил: «червоточинку» способен ликвидировать сам писатель. Значит, не велик недостаток. А главное, не где-нибудь, а в «Правде» точно определен уровень претензий.

Осенью 1936 года такой результат можно было считать даже удачей. Пустяками отделался. О чем Гроссман и написал отцу. Подчеркнул, что «вполне удовлетворен».

Можно сказать, что Гроссман в интригах Агитпропа и руководства ССП оказался между двух жерновов. И выскользнул – практически без потерь.

Но он получил своего рода предупреждение: убедился, что критики подтекст видят. Умолчание либо отказ от анализа были куда красноречивее благодушных откликов на роман «Глюкауф» и такие рассказы, как «Весна» или «Мечта».

Гроссман соблюдал условия, следовал предложенным установкам, видел пределы допустимого. Если ошибался, нашлось бы кому подсказать.

Конечно, было бы проще от этих пределов держаться подальше, как поступали едва ли не все коллеги-литераторы. Но Гроссману, чтобы стать и оставаться писателем не только советским, требовался, по выражению Мандельштама, «ворованный воздух» – искренность.

Для советского писателя Гроссман был необычно искренен. Что во многом обусловило его популярность – в читательской среде. Аналогично и попытки критиков «указать место».

Искренность была условием существования, но и опасностью. Приходилось рисковать. И уступать тоже. Не одного страха ради, а потому, что лишь статусом писателя советского обеспечивался путь к советским читателям. Соотечественникам и современникам.

Постоянная угроза

1936 год был для писателя Гроссмана удачным – в целом. Профессиональный статус вновь подтвержден, а претензии критиков оказались неопасными – вопреки осложнениям, вызванным смертью покровителя.

Правда, на уровне личном ситуация была неблагополучна. Мать часто болела, отец все никак не мог добиться перевода в Москву. Наконец, весной повторно арестована кузина. Ранее она работала в Астраханской областной библиотеке. Дело рассматривалось опять в Москве. Обвинение стандартное – «антисоветская агитация». Из тюрьмы этапирована в один из воркутинских лагерей. Помочь Гроссман уже ничем не мог. Ни ей, ни Баглюку.