Василий Гроссман в зеркале литературных интриг

Вероятность того, что мог бы попасть, высока. Судя по спорам критиков, кандидатура автора обсуждалась – хотя бы в кулуарах Комитета по Сталинским премиям. О кулуарных беседах должны были знать и журналисты, заранее готовившие статьи про лауреатов.

Но похоже, Гроссману раньше, чем журналистам, стало известно, что в исходный список попали другие. Потому отцу и не сообщал о кулуарных беседах.

В семье Гроссмана перспектива, конечно, обсуждалась. Возможно, Губер что-нибудь и запомнил, а вот степень осведомленности соседей преувеличил. Этому способствовали мемуары Липкина.

Таратута как профессиональный литератор могла на работе услышать о выдвижениях, получала какие-то сведения и от Гроссмана. Однако все остальное тоже домыслила.

В ее мемуарах домыслов – ныне очевидных – немало. Это объяснимо: уж очень частыми были радикальные перемены в жизни. С лета 1937 года Таратута в ссылке, отец расстрелян. Вернулась в Москву два года спустя, работала. А в 1950 году – новый арест, пытки, лагерь. Причин аберрации довольно и безлипкинской версии.

Что до версии Липкина, так в ее основе – пара невнятных рецензентских упреков. Конечно, этого мало, чтобы сконструировать еще один элемент, дополняющий базовую концепцию мемуариста: Гроссман не был именно советским писателем, вот почему его Сталин и «не любил». Так что пришлось все остальное не только домыслить, но и попросту выдумать.

Однако в 1941 году у Сталина не было претензий политического характера ни к роману «Степан Кольчугин», ни к автору. Вот почему Гроссмана и хвалили постоянно в периодике, и печатали без ограничений, и платили, как полагалось тогда платить классику советской литературы.

Конкуренция проектов

Итак, был не «провал» романа, а успех. Пусть и меньший, чем ожидали друзья и родственники автора, но весьма значительный.

Это – с одной стороны. С другой же, критики знали, что роман еще не завершен, однако спорили о нем так, словно автор числился среди лидеров в соперничестве за Сталинскую премию.

Следовательно, незавершенность романа – только одна из причин, в силу которых автор его оказался вне лауреатского списка. Складывается впечатление, что Гроссман «отстал» на каком-то этапе от других лидеров.

В действительности «отстал» не Гроссман, а проект «революционной эпопеи». Был тогда и другой, не менее актуальный, и тоже курировавшийся ЦК партии. Актуализовался он ко второй половине 1930-х годов, хотя в целом и раньше готовился. Речь шла о масштабной кампании «патриотического воспитания»[268].

Общую тональность задали печально знаменитые «московские процессы», где подсудимым – недавним функционерам высшего уровня – были инкриминированы связи с иностранными разведывательными службами. Соответственно, в «Правде» 21 января 1937 года публикуется статья «Троцкистские шпионы, диверсанты, изменники родины»[269].

В ходе судебных заседаний подсудимые вину признавали. Ныне известно, какими средствами их вынуждали себя оговаривать, но тогда признания были восприняты большинством населения как неоспоримое доказательство. Потому в статье постулировалось: «Они заранее торговали частями советской территории, запродавали агрессорам земли и свободу народов СССР».

Традиционная «патриотическая» модель пропаганды была эффективна. Причиной «измены Родине» безоговорочно признавалась чуждость ей: «У троцкистских мерзавцев не оказалось даже никакого чувства национализма, и они готовы были расчленить Советский Союз, лишь бы добиться своих подлых реставраторских целей. Фашисты не согласятся отдать территорию своей страны иностранцам – на это шла троцкистская нечисть».

Ранее понятие «национализм» было элементом негативной характеристики». Но здесь – принципиально иной дискурс. В сталинской пропагандистской традиции сама идеологема «троцкисты» соотносилась с понятием «инородцы». Главным образом евреи. С этой точки зрения инвектива понятна. «У троцкистских мерзавцев не оказалось даже никакого чувства национализма» – русского.