Василий Гроссман в зеркале литературных интриг

Наконец, мемуарист главное не объяснил: где, когда, при каких обстоятельствах он, не имея отношения к редколлегии «Нового мира», не участвуя в обсуждениях романа, мог бы увидеть шолоховский отзыв. Расчет тут исключительно на авторитет «самого близкого друга Гроссмана». В дальнейшем это и стало наиболее весомым аргументом. С Липкиным не спорили.

Он не учел только, что дневник сохранился. Благодаря этому понятно, что мемуарист не «видел ответ Шолохова», и Гроссмана не «поразила фраза», якобы воспроизведенная Липкиным. На самом деле им же и придуманная.

Отметим, что Бочаров, цитируя истинный шолоховский отзыв по дневнику Гроссмана, вообще не упомянул о версии Липкина. Ее ведь и при желании трудно характеризовать как «неточность».

В данном случае опять неважно, знал ли мемуарист, как было на самом деле. Если да, то понимал, что противоречит фактам, а нет – сочинял безоглядно. Другой вопрос, зачем понадобилось такое сочинительство.

Подчеркнем еще раз: ответ вполне очевиден, если учитывать советский политический контекст. И разумеется, специфику гроссмановского «биографического мифа», который создавал Липкин.

В его мемуарах выстроена пропагандистская конструкция. Сообразно этому Твардовский был наивен, верил в справедливость. Что поделаешь – мученик русской литературы. А Шолохов, понятно, советский «литературный генерал», ему и полагалось мешать Гроссману.

Про шолоховские высказывания антисемитского характера Липкин упоминать не стал. В этом случае была бы сомнительна объективность мемуариста. Зато – в отместку – сочинил мнимошолоховский отзыв.

Нашлись и последователи. К примеру, Сарнов неоднократно воспроизводил придуманное Липкиным. Так, в книге «Сталин и писатели» утверждал, что «Твардовский попытался найти поддержку у Шолохова. Но вместо поддержки получил еще один отрицательный отзыв. «Вы с ума сошли! – ответил Шолохов. – Кому вы поручили писать о Сталинграде?»[335].

Как отмечалось выше, Сарнов тоже создавал «биографический миф» Гроссмана. А этому реальная история «прохождения рукописи» только мешала.

Она и сейчас мешает, потому и не востребована. Документы разрушают привычную «мифологическую» концепцию. «Литературные генералы», сталинские функционеры защищали писателя-нонконформиста от будущего мученика русской литературы, всеми силами препятствовавшего изданию романа.

Третий этап

Весной 1951 года Твардовский оказался, по сути, в ситуации выбора. С одной стороны, давление руководства ССП. А с другой – агитпроповское.

Гроссман же по-прежнему стоял на своем. 12 марта описывал в дневнике очередную встречу с главредом «и двумя его заместителями. Мне категорически заявлено: снять все штрумовские главы. От первой до последней строки – иначе роман печататься не будет. Я отклонил этот ультиматум. На этом и закончился мой разговор с редакцией “Нового мира” о печатании романа “Сталинград”. Вопрос передается Фадееву».

Гроссман опять сыграл на обострение. Фадеев же не планировал уступки, так что уступил Твардовский.

Интрига продолжалась, Агитпроп требовал новых согласований, Твардовский не спорил.

Он стал уже союзником генсека ССП, но чем больше согласований, тем редакторская ответственность меньше. И 23 апреля Гроссман описал разговор с Фадеевым – о «скептицизме Твардовского. Фадеев мне сказал: против романа могли возражать ИМЭЛ, Генштаб, ЦК ВКП(б). Роман в этих 3-х инстанциях был одобрен – вопрос поручен нам, Союзу писателей и редакции “Н[ового] м[ира]”. Мы решили печатать, кто же может возражать?».

Агитпроп возражал по-прежнему. 29 апреля Гроссман отметил в дневнике: «Позвонил Твардовский, сообщил, что Фадеев был у Суслова. Тот сказал Фадееву, что вопрос практически и в основном решен, что есть 2 частности, которые он сам решить не может, но они должны решиться через дня 3 (“Скажем, вопрос о Никите Сергеевиче, которого нужно спросить”). Подробностей мне никаких сказать не может, но оценка высокая. Если будет ответ через дня 3, то пустят в 7-м номере».

Упомянутый «Никита Сергеевич» – Хрущев. Как известно, он еще в довоенные годы стал высокопоставленным функционером, затем политработником, войну закончил генерал-лейтенантом. А в 1951 году – опять секретарь ЦК партии, возглавлял Московский городской и областной партийные комитеты. С Гроссманом был знаком еще по Сталинградскому фронту.

Прочел ли Хрущев роман, нет ли, возражений не было. Публикацию же Твардовский перенес на сентябрьский номер. И буквально прятался от автора. Ситуация почти комическая.

Окончательное решение откладывалось. 17 ноября Гроссман фиксировал результат беседы с генсеком ССП: «Книгу предложено перевести в рамки личного опыта. Она признана талантливым и патриотическим произведением. Фадеев предложил пока воздержаться от моих конкретных предложений, связанных с сокращением глав, которые выходят за рамки компетенции и опыта автора. Он оставил у себя рукопись и взялся вновь прочесть ее, после чего уже встретиться для конкрет[ных] разговоров. Предупредил, что рукопись снова должна быть послана в ЦК после сокращений».