Василий III

Максим Грек привел в своем доносе и другие преступные высказывания Беклемишева. Тот произнес сакраментальную фразу, что «ныне в людях правды нет» (вековечный рефрен всех критиков России), потому что нарушена «старина»: «Которая земля переставливает обычьи свои, и та земля недолго стоит, а здесь у нас старые обычьи князь велики переменил, ино на нас которого добра чаяти?» Это выразилось в том, что Василий III не любит оппозиции, не любит, когда ему противоречат и говорят «навстречу» — на таких он кладет опалу. Он не советуется с боярством, с советниками, а «ныне-деи государь наш, запершыся, сам-третей у постели всякие дела делает». «Государь жесток и к людям немилостив» — такую характеристику давали Василию III вольнодумцы. Особенно Беклемишеву не нравилась внешняя политика Василия III: много воюет и, главное, дает поводы другим державам враждебно относиться к России: взял Смоленск (а зачем он нам?), построил Васильсурск… Из-за Смоленска у Берсеня еще в 1514 году был конфликт с Василием III: своенравный дворянин пытался подпортить великому князю торжество и стал его укорять за взятие Смоленска, на что Василий огрызнулся: «Пойди прочь, смерд, ненадобен ми еси»[234].

На следствии Берсень Беклемишев отрицал все вышеприведенные высказывания, назвав их клеветой, которую возвел на него Максим Грек. Отрицал он эти наветы и на очной ставке, а Максим их подтвердил. Вряд ли афонский монах полностью придумал слова вольнодумного дворянина, хотя, конечно, мог их утрировать и передернуть. Это не столь уж и важно: произнес их Берсень или выдумал Максим — в любом случае, перед нами характеристика Василия III как правителя, высказанная современниками в 1525 году и важная при оценке итогов его правления.

Кончилось все трагически. Желание Максима Грека выслужиться перед властями, свалив все на Берсеня, обернулось кровью. Василий III приказал отрубить Беклемишеву голову. Федору Жареному за хулу на государя вырезали язык и подвергли торговой казни (битье кнутом на торгу). Максиму Греку и Савве Греку Василий III сохранил жизни, но приговорил к заточению в Иосифо-Волоколамском монастыре. В апреле-мае 1525 года вслед за светским судом состоялся церковный суд по обвинению Максима в ереси.

Ересь заключалась в том, что Максим, верный константинопольскому патриарху, настаивал на необходимости поставления русских митрополитов в Константинополе, как полагалось исстари. А поставление их в Москве есть самоуправство. В. М. Тучков донес, будто бы афонский монах сравнивал Василия III с древними римскими императорами — гонителями на христианство. Максим отрицал, что говорил подобное. Но тут он что посеял, то и пожал: точно так же грек недавно «клепал» на Берсеня Беклемишева; теперь же он сам стал жертвой доноса. Кроме того, опального монаха обвинили в проповеди ложного учения «о сидении Христа одесную Отца»[235].

Церковный суд так же послушно, по воле Василия III и митрополита Даниила, осудил Максима. Против него было применено сильнейшее церковное наказание — лишение причастия. Эта кара, страшная сама по себе для верующего человека, была дополнена поистине иезуитским приговором, страшным для философа и писателя, для человека, у которого вся жизнь в раздумьях, философских беседах и на кончике пера. Максиму запретили встречаться с кем-либо и вести беседы, переписку, вообще сочинять и писать свои произведения, в каком-либо виде, устном или письменном, распространять свои идеи, даже запретили читать книги, кроме тех, которые специально подберет и разрешит митрополит Даниил (он разрешит читать творения Ефрема Сирина, жития святого Саввы, Василия Великого, Федора Студита, Федора Едесского). Ему предписывалось только «в молчании сидети и каятись о своем безумии и еретичестве».

Молчание, впрочем, продлилось недолго. Турецкий посол Скиндер, в связях с которым обвиняли Максима Грека, имел неосторожность умереть во время одной из московских миссий. В его доме был обыск. «Дядины ребята», выражаясь современным языком — спецслужбы Василия III, нашли много очень интересных бумаг. Тайная переписка посла с султаном, что может быть увлекательнее? Среди них имелись и какие-то письма Максима Грека.

Они до нас не дошли, и ученые долгое время спорили, был ли афонский монах действительно турецким шпионом. С одной стороны, эти послания тут же вызвали возобновление процесса над узником Иосифо-Волоколамского монастыря. С другой — все-таки конкретных доказательств измены на процессе не прозвучало, никаких «изменных текстов» не цитировалось. Возможно, это были письма, в которых Максим Грек просился вернуться на Афон, а сам факт подобной переписки сочли шпионажем и предательством. Но в таком случае неясно: зачем Максиму писать об этом султану? Правителю Блистательной Порты вряд ли было дело до какого-то афонского монаха, застрявшего в дремучей Московии. Ведь не султан же держал Максима в России, а Василий III.