Василий Иванович

- Платок бы мне нужно, ваше благородие... Так уж выберите какой профорсистей, ваше благородие...

- Платок?.. Зачем тебе платок? - удивился Василий Иванович.

- Бабе моей, ваше благородие, - говорит Антонов, краснея, и пуще теребит штанину, словно бы стыдясь обнаружить свои чувства к жене, для которой он прикопил уж немало подарков при любезном посредстве Василия Ивановича.

- Гм! жене!.. - задумчиво протянул Василий Иванович. - В какую же цену?

- Как окажет, ваше благородие... Только, если можно, чтобы с птицей... В деревне любят с птицами... показистей...

- Ладно, братец, куплю... А знаешь ты, сколько у меня твоих денег?

- Не могу знать, ваше благородие!

- Ну, вот и дурак! Как есть дурак ты, Антонов! Сколько раз говорил тебе, что ты должен знать... Считать, что ли, не умеешь...

- Запамятовал, ваше благородие...

- Запамятовал! Было десять долларов, да тебе следует два доллара от меня за месяц... значит двенадцать... Смотри, помни, а то не стану я держать твоих денег... А еще матрос... запамятовал!..

- Слушаю, ваше благородие... буду помнить. А вам прикажете, что ли, изготовить вольную одежу?

- Да... летнюю пару из сундука достань.

- Чечунчовый пенджак{444}, что в Шанхае справляли?

Василий Иванович мотнул головой.

- Так уж я давече вынул и развесил, чтобы складок не оказывало...

- Ладно... Ужо к вечеру подашь.

Вестовой ушел.

Василий Иванович снова стал лениво отхлебывать чай, попыхивая толстейшей папиросой. Стояла полнейшая тишина в кают-компании. Только из-за приподнятых жалюзи одной из кают слышался равномерный скрип пера и шелест бумаги, и Василий Иванович невольно прислушивался к этому скрипу.

- Пишет... К Амалье своей, верно, все пишет доктор! - прошептал, улыбаясь, Василий Иванович.

Как и большинство офицеров, Василий Иванович знал - и даже обстоятельнее других знал - про все необыкновенные качества этой самой фрейлейн Амалии - скромненькой, худенькой, довольно миловидной белокурой немочки, с робким, словно недоумевающим, взглядом больших голубых глаз. В день ухода клипера из Кронштадта она приезжала проводить Карла Карловича, и Карл Карлович с необыкновенной торжественностью, весь сияя и млея, представил всех офицеров молодой девушке, повторяя с горделивой, самодовольной улыбкой: "Невеста моя, фрейлейн Амалия!" и тут же сообщал некоторым (в том числе и Василию Ивановичу), какая это прекрасная и благородная девушка. Фрейлейн Амалия при этом каждый раз краснела и, поднимая на Карла Карловича восторженно-застенчивый взор, то и дело стыдливо шептала: "Ах, Карл! ах, Карл!" - пока, наконец, после представлений, не уселась рядом с плотным, румяным и - несмотря на тридцатипятилетний возраст и почтенную лысину - несколько сентиментальным Карлом Карловичем.

Во все время прощального завтрака жених и невеста сидели в трогательном безмолвии, пожимая по временам друг другу руки, краснея и улыбаясь. Карл Карлович был торжественно печален, однако ел с аппетитом все подаваемые блюда, не забывая накладывать хорошие порции и невесте, и обводил всех каким-то горделивым, вызывающим взглядом, словно бы приглашая убедиться, какая прелестная у него фрейлейн Амалия и с каким благородным достоинством он умеет переносить тягость разлуки. И только когда стали поднимать якорь и провожавшие должны были уезжать с клипера, Карл Карлович не выдержал: обнимая невесту, заревел как белуга, не забывши, впрочем, в самую последнюю минуту прощанья шепнуть в виде утешения рыдавшей девушке, что он непременно скопит в плавании три тысячи, и тогда ничто не помешает их счастию... "Adieu, mein Liebchen!"*

______________

* Прощай (фр.), моя любимая! (нем.)

Как человек крайне аккуратный, добросовестный и в такой же мере наивный, Карл Карлович, по-видимому, полагал, что мимолетного знакомства сослуживцев с его невестой еще недостаточно для надлежащей оценки ее качеств, и потому считал своим долгом дополнить это знакомство. С трогательным простодушием, перед которым всякая скептическая улыбка была бессильна, рассказывал доктор о фрейлейн Амалии, восторженно описывая ее душевные качества, ее любовь и преданность. Он таки любил и помечтать вслух, не замечая сдержанных улыбок, уверенный, что вместе с ним все должны радоваться его будущему счастью, - когда, вернувшись в Россию с чеком на три тысячи, английским сервизом, китайскими чашечками, японскими шкатулками и огромным запасом манильских сигар, он получит штатное место ординатора при госпитале, купит рояль, устроит обстановочку, женится и будет плавать в блаженстве: любоваться Амалией, английской посудой и китайскими вазами, выкуривая по десяти "чируток"{446} в день.