Василий Пушкарёв. Правильной дорогой в обход

1. Через высокие инстанции надо добиться выделения 60000 франков. Русский музей согласен покрыть эту сумму в советских рублях (12000 рублей).

2. Когда это будет сделано, министерство командирует меня в Париж недели на две (помимо писем может быть удастся еще что-либо привезти).

3. Письма я привезу с собой, и Русский музей показывает их на выставке, посвященной Петру I.

4. После этого уже вопросы публикации встанут.

5. Передача писем в Государственный архив (акты государственных бумаг) и т. д. на вечное хранение».

Зная, что инициатива всегда вызывает подозрение, что она осуществляется в личных корыстных целях инициатора, я добавил к письму, что «я сам хлопотать ни о чем не буду».

И тем не менее я еще торговался и продолжал интересоваться судьбой писем царевича Алексея. 25 января 1972 года я написал Льву Адольфовичу:

Возможно, дело с письмами в скором времени подвинется к реальным переговорам. В связи с этим хотелось бы получить фотографию какой-либо страницы письма. Разумеется, эта страница публиковаться не будет.

На следующий день вдогонку послал еще одно письмо: «Вы назвали мне цифру 60. Я прошу Вас назвать минимальную цифру, на которую Вы могли бы согласиться. (Я полагал, что письма принадлежат Гринбергу. – В.П.) Само собой разумеется, что кроме Вас и меня никто другой этой цифры знать не будет… Чтобы вести дело более уверенно, мне нужна эта цифра… Есть ли какая-либо научная экспертиза писем, их подлинности, времени изготовления бумаги, на которой они написаны, химический анализ чернил, графологические исследования или еще что-либо, подтверждающее бесспорность подлинности писем?»

9 февраля 1972 года Лев Адольфович пишет:

«Отвечаю Вам на Ваши вопросы: подлинность писем гарантируется абсолютно. Иначе говоря, буде советские ученые в них усомнятся, деньги возвращаются немедленно, по первому требованию, без какой-либо контрэкспертизы.

Но не лучше было бы, чтобы кто-либо из советских архивистов видел письма до покупки? Здесь они никаким анализам не подвергались. Водяные знаки начала 19-го века я видел только на голубоватой бумаге переплетчика, который с великим тщанием их монтировал для Строганова.

Цену снизить невозможно; я зубами впился в владельца, чтобы так долго удержать письма у себя. Но зубы мои слабые и я узнал, что он уже написал кому-то в Америке. Письма пока у меня под замком. Позавчера был у меня Валерий Матисов из службы культуры в посольстве. Он имеет уже сведения от Министерства культуры и хотел только узнать, может ли советский архивист изучить здесь письма. На что я ответил, что ничего лучшего я не желаю…»

18 февраля 1972 года в ответ на мою просьбу Лев Адольфович присылает фотографию 60-й страницы писем царевича Алексея:

«Вот единственная имеющаяся у меня фотография. Если заказывать другую, надо долго ждать, а я люблю слово и дело!» А на обороте фотографии надпись:

«Эта фотография посылается доверительно, без права воспроизведения или публикации. 18.2.72. Л. Гринберг».

В конце февраля 1972 года Государственный Исторический музей отмечал свое 100-летие. Юбилейное заседание происходило в самом музее. От имени Русского музея я поздравил коллектив Исторического музея с юбилеем и преподнес музею портрет Петра I работы Мари Колло (голова к «Медному всаднику» Фальконе). Готовясь к празднованию дня основания Санкт-Петербурга, мы ее отреставрировали и сделали несколько отливок. Кроме этого я подробно рассказал о письмах царевича Алексея, находящихся в Париже, и показал одну из страниц этих писем. Сидевшие в президиуме заинтересовались сообщением и передавали из рук в руки фотографию письма. Но в общем мое сообщение было воспринято более или менее спокойно. Это меня несколько удивило. Возможно, юбилейное настроение мешало проявлению открытых эмоций, а может, руководство музея уже знало о существовании этих писем и, возможно, предприняло некоторые шаги к их приобретению. Письмо, которое я послал Вучетичу, наверное, уже как-то сработало. Однако 6 апреля 1972 г., сообщая мне о смерти художника Леонардо Бенатова, Лев Адольфович, заметил:

«С письмами Алексея ничего нового – тишина». И уже в начале июля – еще письмо:

«Я в Варшаве; накануне моего отъезда из Парижа меня вызвали в торгпредство, чтобы, наконец, закончить покупку писем царевича Алексея. И, к моему удивлению, начали торговаться! А я, как Вам писал, изменить цену никак не могу. Ну, обещал торгпред (по фамилии Кузькин) снова снестись с Москвой. Завтра возвращаюсь в Париж; может быть, уже будет окончательный ответ. Все это сообщаю Вам, чтобы держать Вас в курсе и еще сердечно Вас поблагодарить за Ваше доброе отношение. Искренне Вам преданный Л. Гринберг. 2.6.72».

И, наконец, кажется, последнее письмо по поводу этой бесконечной волокиты. Оно датировалось 27 октября 1972 г.: