Василий Розанов как провокатор духовной смуты Серебряного века

В частности, в работе «Имяславие как философская предпосылка» Флоренский писал, удивительным образом перекликаясь с тем определением каббалистической символики, которое дал Розанов в «Юдаизме» (см. выше): «Имя Божие есть сам Бог». Более расчленение оно должно говориться: «Имя Божие есть бог и именно Сам Бог, но Бог не есть ни имя Его, ни самое Имя Его».

Еще раз вернемся к той формуле каббалистической символики, которую дал Розанов: душа вещи, имя вещи есть вещь, имя Бога есть Бог. Это в полном смысле слова ключ к мировосприятию Флоренского. В «Диалектике» он писал: «Противоречивость всякого воплощения в том и состоит, что воплощение — более себя самого, что оно и А и более чем А — зараз. Всякое ведь воплощение, будучи частью, есть в то же время и целое. ЧАСТЬ, РАВНАЯ ЦЕЛОМУ, ПРИЧЕМ ЦЕЛОЕ НЕ РАВНО ЧАСТИ — таково определение символа».

Строго говоря, это определение непосредственно вытекает из каббалистической модели: Имя Божие есть сам Бог, но Сам Бог не есть имя его. Тут особенно важно не только то, что часть оказывается равной целому, но целое при этом не оказывается равным части. Не менее существенно и то, что символ (душа, имя вещи) сам оказывается вещью: он реален.

Плотность, вещественность символа для Флоренского имела совершенно исключительное значение. Об этом он писал в трактатах «Имена», «Строение слова», «Магичность слова». Через эти и другие работы проходит отношение к символу как к реальности. Подлинный символ, — считал Флоренский, — нельзя сочинить; он объективен, объективно предопределен, запрограммирован, являясь глубинной структурой, которая обладает способностью всплывать, воплощаться и одновременно не терять свой внутренний, иной свет.

Розанов с необыкновенной остротой ухитил магичность словесного знака, он гениально почувствовал библейское слово как скрепу миров. Отсюда идет экстатическое переживание им Каббалы. А для систематика Флоренского Каббала важна была как универсальная теория, в которой отрицалась случайность, произвольность, условность знака и обосновывалась его закономерность, внутренняя обусловленность, глубинная структурность.

У Розанова был громадный, но при этом очень личный, субъективный интерес к Каббале, а Флоренский непосредственно опирался на нее, беря книги «Зогар», «Сефер Ецира» и труды Филона Александрийского, творца платонизированного иудаизма, как исходный пункт своей религиозно-философской системы.

В католичестве в эпоху Возрождения был краткий период признания Каббалы <Пика де Мирандолла>,[348] но для канонического православия это всегда было отступничество, предательство христовой веры. Поэтому Флоренский не мог не отдавать себе отчета в том, что он совершает. Оправдывал же себя отец Павел, видимо, тем, что каббалистическая прививка нужна для возрождения православия. Но одновременно он пропитался глубочайшей неприязнью к народу Израиля, без которого оказывалось невозможным спасение христианства [КУРГ-МОНД. С. 68–69, 75].