Василий Сталин. Сын «отца народов»

II — Не могу не остановиться на бытии этих лет. Это самая неприятная часть послания, но от действительности никуда не уйдешь. Как Вам неприятно читать, так и мне неприятно писать — уверяю Вас. Но еще неприятнее — было и есть испытывать на себе весь этот произвол, порожденный, безусловно, Булганиным и по инерции продолжающийся и по сей день. Обратимся к фактам.

а) Приговор (хотя и является следствием фальсификации, т. е. неверен) — объявлен от имени Верховного Совета СССР (вероятно, описка, вместо: «Верховного Суда СССР». — Б. С.) и, пока не отменен, является законом для всех. Приговор гласит: 8 лет исправительно-трудовых лагерей. На деле же я содержался и содержусь в тюрьме. Слишком велика разница между режимом лагерей и тюрьмы, чтобы об этом не упомянуть.

Лагерный режим: Работа, зачет трудодней, возможность житья на чистой квартире в районе лагеря с семьей, в случае житья на территории лагеря в общежитии — свидания с родными по воскресным дням и праздникам, т. е. не реже 4-х раз в месяц, кроме того, 2 личных свидания в месяц, кино, радио, телевизор, спорт, неограниченная переписка с родными, выписка (неограниченная) газет и журналов, возможность консультации с опытными врачами и т. д. Все это можно прочитать в положении о лагерях.

Тюремный режим: Камера 24 часа в сутки, 1 раз в месяц на 1 час свидания с родными, 1 письмо в месяц. Все!

Как видите, разница колоссальная. Поэтому в приговоре не случайно точно определяется режим — лагерный или тюремный. Причем закон строго карает нарушителей приговора. В применении ко мне — приговор нарушен, ибо с первого дня и по сей день (5 лет 8 месяцев) я сижу в тюрьме — вопреки приговора и закона.

б) Снятие 780 дней (2 года 60 дней) честно заработанных трудодней — незаконно. Кто бы Вас ни уверял в обратном — не верьте! Незаконность этого акта станет Вам ясна при первой же встрече или при первом же расследовании этого акта — любой объективной комиссией.

в) Об амнистии в честь 40 годовщины Великого Октября. Даже считая приговор верным, я подходил под амнистию, ибо на 7 ноября 1957 года у меня оставалось 3 месяца до освобождения. Освобождаться я должен был 4 февраля 1958 года (тут следует разобраться с арифметикой. Василий в разных письмах называет разное количество зачетных и почему-то считает в году 360, а не 365 суток. Однако в любом случае получается, что, если исчислять начало заключения Василия с 27 апреля 1953 года, то 8-летний срок должен был закончиться 27 апреля 1961 года, а с зачетом 2 лет и 60 дней — 26 февраля 1959 года. Но Василий несколько раз уверенно говорит о том, что, с учетом заработанных трудодней, должен был бы освободиться 4 февраля 1958 года; можно предположить, что 2 года и 4 месяца, которые он просидел до приговора суда, засчитывались в полуторном размере. — Б. С.). И именно чтобы я под амнистию не подошел (только поэтому), с меня (25 октября 1957 года) сняли 780 дней зачетов.

Совершенно не ясно — почему бы не амнистировать, раз по закону я подходил под амнистию? Опять нарушение законности и решений XX съезда о законности.

Кроме того, амнистия — это забвение. Почему бы не осуществить взаимное забвение? Я бы подтвердил где и как угодно, что все это время лечился. Несмотря

на то, что единственным пострадавшим являюсь я, — я бы на это пошел, так как иметь к кому бы то ни было претензии за подлость Булганина — не собираюсь и готов предать забвению — взаимному эти годы. Так нет: выдумывают инкогнито, делают все что угодно, кроме того, чтобы воспользоваться реальной и законной возможностью — прекратить произвол и восстановить правду и справедливость. К чему?

г) Возмущенный несправедливостью, я начал писать жалобы: Вам, Генеральному прокурору, прокурору области, КГБ, МВД, КПК при ЦК КПСС. Меня посчитали слишком назойливым (?!) и стали просто травить в тюрьме г. Владимира. Я попросил Серова оградить от произвола и перевести в систему КГБ. Спасибо ему за помощь. Но что вышло из этого перевода в КГБ — Москву? А вот что: не работаю, сижу на тюремном режиме (вопреки закону), лишен радио, кино, телевидения — этих единственных возможностей не потерять человеческий облик. Хотя другие заключенные с лагерным режимом, в этой же тюрьме — смотрят телевизор и пользуются всеми правами лагерного режима. Кроме того, я не получаю положенных по приговору: свиданий не реже 4-х в месяц, неограниченной переписки с родными, возможности выписывать газеты и журналы — т. е. всего того, что мне положено, как и всем с приговором — лагеря.

За эти 7 месяцев своего пребывания в Москве так и не удостоился вызова ни к Серову, ни к Руденко — хотя напоминаю об этом ежедневно.

Вот почему, Никита Сергеевич, я решил все это Вам описать. Ибо такова действительность моего бытия, которая никак не вяжется с решениями XX съезда о советской законности. Никакого птичьего молока я не прошу, но отношения законного — как и любой другой заключенный — имею право даже требовать. На моей стороне — закон.