Вассал и господин

Возбуждение, волнение и желание скорее увидеть свою награду, что жили в нем уже несколько дней – и которые не могли свести на нет все разговоры о скудости его земли, – сразу пошли на убыль, как только стало светать.

Едва он хорошенько разглядел дорогу на юг, что вела к Эшбахту и его мечте, оказалось, что это жалкая нитка, две почти заросшие колеи от колес мужицких телег, что шли мимо бесконечных невысоких холмов, заросших жестким и корявым кустарником.

Вниз – вверх, вниз – вверх, и так до бесконечности.

– Весной тут в низинах вода стоит? – хмуро спросил Волков у землемера Куртца, разглядывая окрестности.

– И осенью стоит. Весной от паводка, если снег ляжет, а осенью от дождей.

– Тут, наверное, на телеге не проехать?

– Только верхом, – подтвердил землемер.

– И как же мужики урожай вывозят? – кисло спрашивал кавалер, не очень-то надеясь на ответ.

– То мне не ведомо, – отвечал Куртц. Внезапно он поднял руку и указал на восток. – Может, по реке, вон она, Марта, начинается. Тут ее истоки.

С холма открылся вид на реку, в проплешине меж холмов и кустов, в лучах восходящего солнца блеснула вода. Не река, а ручей еще, десять шагов, не шире.

– Марта! – воскликнул Брюнхвальд. – Вот как она начинается, а в Хоккенхайме так широка, что в утренней дымке другого берега не рассмотреть. А тут ручей ручьем.

– Кавалер, – произнес землемер, указывая вперед свободной рукой, потому что в другой он уже держал карту, – видите тот холм?

– Да, – буркнул Волков. – Прекрасный холм.

Холм как холм, разве что выше всех других, дорога его обегала слева. Ничего особенного.

– Там, где он кончается, – Куртц прочертил на карте линию пальцем, – там начинается ваша земля.

Вот она, оказывается, какая, его земля. Бурьян, репей в низинах да унылые холмы, заросшие барбарисом, козьей ивой и шиповником. Да и кусты-то чахлые, за исключением ореха, тот рос высокий. Кроме него только лопухи вокруг хороши. А на срезах холмов земля виднеется, вся желтая или красная.

Волков тем временем объехал холм, реку ему видно уже не было, да и пропало у него желание смотреть. Он позвал Ёгана. Тот тут же подъехал.

– Ну, видишь, что за земля вокруг?

– Дрянь земля, – беззаботно отвечал тот. – Суглинок поганый.

– Суглинок, – мрачно повторил Волков, озираясь. – Ни пахоты, ни лугов, ни покосов. Бурьян да орешник.

Говорил так, словно это Ёган виноват. Словно этот он ему лен даровал.

– Холмы есть, – неожиданно сказал тот, – трава под кустами есть. Мало-мало, а есть, козы прокормятся, а может, и коровы где поедят.

– Дурак, – сказал кавалер, – я, по-твоему, что, коз разводить должен?

– А что? А хоть и коз, – не унывал Ёган, – чем плохи козы? – Он на секунду задумался и продолжил: – Коза – она очень неприхотливая скотина. Болота, камень, лес – ей все нипочем, везде себе пропитание найдет. А от нее молоко, шерсть да шкура какая-никакая. И мясо еще, чуть не забыл!

Волков обернулся к людям, что шли за ним. Их было чуть не полторы сотни, и шли они в надежде, что им будет в его земле прокорм. Тащили и везли в обозе свой нехитрый солдатский скарб, инструменты, палатки, котлы да одеяла.

Конечно, не упрекнут они его. Ведь он не звал их с собой: ни их, ни офицеров, даже Карла Брюнхвальда не звал. Ничего им не обещал. Сами попросились. Но все равно было ему неприятно, что ведет он их в такую пустыню. А еще было ему немного стыдно. Стыдно от того, что все эти люди увидят, что наградили его бросовой землей. Кинули ему безделицу, мол, и так сойдет. Мол, каков сам, такая и награда, и вот от этих мыслей ему совсем тяжко становилось. И начинал он потихоньку свирепеть, как только увидел землю свою. Ехал, глядел на все угрюмо и не мог отделаться от мысли, что его обманули.

А Ёган, не замечая настроения господина, все еще трещал:

– Коза – она животное нужное, как по мне, козий сыр самый вкусный и полезный, вот, помню, дед мой покойник…

– Уйди, дурак! – рявкнул Волков.

Ёган сразу смолк и придержал коня, отстал. Ну его к лешему, господина, когда он в таком расположении духа.

– Чего он? – спросил у него Сыч, когда они поравнялись.

– Да как обычно, бесится, – с видом знатока отвечал слуга.

– Чего ему беситься? Весь в серебре, в золоте, землю ему дали, а он все бесится. Непонятно.

– Говорю же, блажной он у нас. Неугомонный. Думаю, ему Брунхильду надо, – предположил Ёган.

– Да ну! – усомнился Сыч. – Он от нее еще больше звереет иногда.

– Ну, тогда я не знаю, что ему надобно, – пожал плечами Ёган.

– И я не знаю, – ответил Сыч.

День уже шел к полудню, а дорога почти не изменилась. Только холмы справа стали заметно выше, а те, что слева, и те, что у реки, стали исчезать. Река стала шире, и видно ее с дороги было лучше. А почти прямая до сих пор дорога стала извиваться, чтобы обойти глубокие и резкие овраги, что тянулись с запада к востоку, к реке. Деревьев было мало, да и те все невысокие. Кустарник стал гуще, к Волкову подъехал как всегда веселый Бертье и сказал:

– Я так понял, что это уже ваша земля пошла?

– Да, – невесело отвечал кавалер. – Землемер говорит, что моя.