Ватага Василия Сталина

Всеволод очень тонко понимал и футбол, и хоккей. Помню, когда он стал тренером хоккейной сборной, Виктор Кузькин, известный цеэсковский защитник и капитан сборной, с восхищением рассказывал мне: «Бобров мало говорит, зато показывает много, да так, что дух захватывает». То же самое у него было и в «Спартаке». Да что вы хотите, если он Зингеру в двусторонней игре 3— 4 шайбы всегда почти забросит, а тогдашние корифеи, Майоровы да Старшинов, от силы одну-две.

Хочу добавить к рассказу Шувалова то, что пришлось однажды услышать от Бориса Майорова. Поехал «Спартак» в турне по Италии — товарищеские встречи. Команды там вполне приличные, хотя и не высшего международного класса. И естественно, что мы побеждали, иногда с немалым счетом. Но по окончании турне выяснилось, что больше всех шайб забросил играющий тренер Бобров, уже в возрасте, тогда как мы, игроки сборной СССР, оказались куда как менее результативными. Да и припоминаю, что голы все какие-то странные забивает Всеволод Михайлович — то посредине ворот, хотя там вратарь, то в ближний от голкипера, вроде прикрытый угол. Спросил его, в чем все же секрет. Он ответил: «Я смотрю, как вратарь перемещается, как увижу, что у него центр тяжести сместился, так бросаю под ту ногу, на какую он опирается в этот момент. Вот и весь секрет». «Я только головой покачал», — закончил свой рассказ Б. Майоров.

Н. Пучков: Мне посчастливилось около 10 лет пройти рядом с Всеволодом Бобровым по жизни. Он был прежде всего отличный мужик, рубашку последнюю отдаст тому, кого любит и уважает. Он был терпим, нетерпим был с наглецами, только с ними этот необычайно внутренне деликатный человек мог позволить себе грубый жест. Помню, как он намеренно унизил одного ничтожного типа, смазав его по физиономии пачкой денег. В общем, Бобров держался со всеми ровно как тренер. Как игрок постоянно требовал игры на себя, справедливо полагая, что ему по плечу то, что иным кажется недоступным. Тут он, правда, хватал порой и через край. К себе, в свой внутренний мир Бобров подпускал трудно, с большим разбором, хотя его постоянно окружала толпа приятелей и обожателей.