Ватага

Тот покосился на него, сказал:

– Я политический.

Тюля в ответ боднул головой, вскинул брови, крепко зажмурил глаза-щелочки, пошлепал, втягивая воздух, толстыми губами и принялся чихать:

– А я… ч-чих… а я… расейский… Ачих-чих! Тьфу!

– Эк тебя проняло!.. – крикнул дед.

– Ччих! Комар… комар в ноздре… Дык спалитический?

– Да.

– Ну, стало быть, земляк… – еле переводя дух, заключил Тюля и вновь, под общий смех, на все лады принялся чихать: он ползал враскорячку по земле, неистово тряс головой, таращил на смеющегося Лехмана глаза и, весь багровый, грозил ему веселым кулаком.

Потом вдруг вскочил.

– Ах, обить твою медь! – и опрометью бросился в кусты.

Лехман, повалившись на бок, закатился громким хохотом:

– Вот так это Тюля, вот так расейский человек!

– А где мы примерно находимся? В каком месте? – осведомился пришелец.

– Да, однако, днях в трех-четырех от Кедровки, – ответил Лехман.

– Что?! – быстро приподнялся тот и уперся о землю локтем. – От какой Кедровки?

– От какой… Кедровка одна в этих местностях… От Назимовской…

Пришелец встал, встряхнул волосами и во все глаза уставился на Лехмана.

– Ух ты дьявол! – вдруг взвился вдали резкий, отчаянный Ванькин крик. – Оле-ле-о-о!.. Ух ты! Дедка, дед, ташши ружье!.. Медведь, вот те Христос, медведь! Ух ты дьявол! Оле-ле-о-о!..

Лехман засуетился, с ружьем, согнувшись, к Ваньке кинулся, а навстречу Тюля из кустов чешет.

– Назад, дедка!.. Ведмедь там, ведмедь!..

Когда все успокоилось, Тюля развел от комаров курево и принялся врать Антону:

– Я, это, как отбился от своих от расейских самоходов, на Амур-реку ударился. И вели мы там, Антон, просек, чугунку ладили… Дык этих самых ведмедев-то, однако, штук шестьдесят враз на деревню выгнали… Ну, мужики тут их, голубчиков, и умыли. Мужики передом на них прут, а мы, значит, сзади напирам… Как начали качать, да как начали… Аж пух летит… Кто топором, кто из стрелябин… Знашь, така машина анжинерска… как порснешь-порснешь…

Андрей-политик лежал на спине, смотрел, не мигая, в небо и прислушивался к пушистому шелесту хвой.

«Неужели – близко?»

Много за это время Андрей передумал, много перечувствовал.

– Анночка, – шепчет Андрей и видит голубые глаза, такие грустные и укорные, что сердце глухо замирает, а губы от волнения дрожат и прыгают.

И опять думает Андрей и не может оторваться от думы: колышется возле, шепчет, вдаль влечет, торопит – скорей, не медли…

И уж кружатся мысли радостные, радостно в ладоши бьют, звенят колокольчиками. Все страшное изжито, впереди радостный труд, впереди Аннины лучистые глаза и ее душа особенная, новая, не как у всех, новая Аннина душа.

– Вот ты, говоришь, спалитический… А скажи, сделай милость, что они, эти самые сполитики? – подает Лехман голос. – У меня один знакомый такой был, вроде как из ваших… Что же, у вас шайка, что ли, такая?

Андрей не сразу оторвался от дум. На Лехмана смотрит: Лехман корзину плетет, Ванька с Тюлей за грудки друг друга берут, борются.

– За кого они, к примеру, стоят, в кого веруют?

– За народ стоят, за правду.

Лехман, положив руки на колени, долго и внимательно разглядывал Андрея, потом сказал:

– Так-так-так… Стало быть – верно: не впервой слышу… Дело доброе…

Солнце спускалось за тайгу. Наплывали сумерки.

А как замигала в небе бледная звезда, повел Ванька, лежа на брюхе, сказку:

– И вот, значит, жила-была парица-змеица, прекрасная королица… И пошел к ней мужик, по прозвищу Борма, правду искать… Вот ладно… Шел, значит, он, шел… И вдруг как выскочит из-за кустов страшный Оплетай, одна рука, одна нога… «А-а, правды захотел?!» – да как вопьется ему в лен, значит, в шиворот, и начал кровь сосать…

Андрей борется со сном, но глаза сами собой смыкаются, все куда-то плывет и затихает…

… – «Ты кто таков?» – «Я страшный Оплетай, одна рука, одна нога»…

Андрей перевернулся лицом к кедру и крепко заснул.

IX

Иван Степаныч Бородулин торопился из волости в родное село Назимово. Урядника в волости не застал: уехал на дальний прииск три тела подымать.

Бородулин знал, что вор кто-нибудь из назимовцев! А скорей всего «уголовная шпана».

«Жулик, черт. Поди, в Кедровку упорол… Там гулянка добрая… Вот коня сменю – и в путь».

И не от скупости это: триста пятьдесят рублей – раз плюнуть, из-за них Иван Степаныч не стал бы себя тревожить.

Но вот вчера, ночуя в тайге, он увидел сон: явилась Анна во всем красном и сказала: «Деньги найдешь – быть!» А что такое «быть» – не разъяснила.

И Бородулин всю дорогу думает о ней, никак не может отмахнуться, все мерещится ему Анна, сильная, ядреная.

Едет вперед и тайги не замечает, все сгинуло куда-то, провалилось. Но вдруг в сознании всплывает зобастая, нелюбимая жена.

– Но, дьявол! – бьет Бородулин лошадь, кругом вмиг вырастает стеной тайга: вот сосны, вот пень, муравейник прижался к корням темной елки, попискивают и жалят комары.

Начинает купец думать о делах: надо земли прикупить… Но зачем, куда ему: умрет – кому оставит? «Эх, сына бы!»