Ватник Солженицына

Не лучше относился Солженицын и к своим добровольным помощникам. Поразительна история с Елизаветой Воронянской, помогавшей перепечатывать «Архипелаг» и хранившей у себя один из его экземпляров. Почувствовав его возможное изъятие комитетчиками, Солженицын потребовал у Воронянской уничтожить рукопись. Однако та не успела это сделать – 23 августа 1973 года ее задержал КГБ и вынудил сдать тайник. Терзаемая раскаянием, женщина покончила с собой. По свидетельству писателя Владимира Максимова, «реакция нашего героя, большого человеколюбца, душеведа и христианина, на эту трагедию была библейски лапидарной: “Она обманула меня – она наказана”»510.

«Даже заблуждения Толстого были заблуждениями гения, они пронизаны болью и покаянием, – напоминает писатель Григорий Бакланов, – а тот, кого пытаются равнять с ним, занят самоутверждением и сводит, сводит счеты с теми, кто когда-то помогал ему и даже жизнь за него положил, как тот несчастный Вадим Борисов, который бросил свое дело, пошел целиком в услужение Солженицыну, публиковал его книги в первые годы перестройки, а потом потребовали от него строгой бухгалтерской отчетности, которой и быть в те годы не могло, и обвинили его в мошенничестве, и он вскоре умер. Но и мертвого, не способного себя защитить, чтоб и на его детей пал позор, Солженицын припечатал словом в своем ныне публикуемом “Зернышке”, которое никак не затерялось “меж двух жерновов”, а наоборот, эти жернова отлично сумело использовать: “Ошибку – можно простить и миллионную. Обмана – нельзя перенести и копеечного”»511.

Да что там Решетовские, Твардовские, Чуковские да Воронянские! Он своих, солженицынских, детей не жалел, собираясь ради идеи, ради правды пожертвовать жизнями трех малолетних сыновей. Описывая события, предшествовавшие изданию своей главной книги, он вспоминает в «Теленке», что на той случай, если бы встал вопрос: жизнь детей или издание «Архипелага», им и его женой Натальей Дмитриевной было принято «сверхчеловеческое» решение – «наши дети не дороже памяти замученных миллионов, той Книги мы не остановим ни за что»512.

Вот это мы понимаем – христианская самоотверженность! Наверняка Солженицын уже и иконку со своим ликом заказал написать, готовясь к канонизации…

В 1994 году, вернувшись на родину, Солженицын сложил новую молитву (на сей раз о России). Эта молитву, которая также немедленно стала достоянием общественности, Солженицын произносил каждый день до самой смерти. В ней он просил Бога: «Отче наш Всемилостивый! Россиюшку Твою многострадную не покинь в ошеломлении нынешнем, в ее израненности, обнищании и в смутности духа. Господи Вседержитель!»513.

Смутность духа – это ведь больше про самого Солженицына, чем про ельцинскую Россию! Пережив нелегкое десятилетие, Россия поднялась, сосредоточилась, вернулась на свой трудный и славный путь. Солженицын пребывал в смутности духа до гробовой доски, и не бывало у него даже редких минут просветления. Все, что двигало им всю жизнь, было: гнев, ненависть, ложь, тщеславие и гордыня.

Но если христианство было внутренне чуждым для Солженицына, если не желал и не умел он следовать христовым заповедям, не находил в себе душевных сил для любви, прощения, терпимости, то зачем ему вообще этот маскарад с крестами и молитвами? Да все для того же самопиара, для придания себе в глазах людей облика мудреца и праведника, для того, чтобы впредь каждый его поступок или высказывание расценивались как априори высоконравственный. (Да и просто модно это было – вспомним, время-то было какое, все иконы коллекционировали). В общем, Солженицын был христианин для пользы дела.

В записных книжках Варлам Шаламов приводит диалог с одним писателем:

«– Для Америки – быстро и наставительно говорил мне мой новый знакомый, – герой должен быть религиозным. Там даже законы есть насчет этого, поэтому ни один книгоиздатель американский не возьмет ни одного переводного рассказа, где герой – атеист, или просто скептик, или сомневающийся.

– А Джефферсон, автор Декларации?

– Ну, когда это было. А сейчас я просмотрел бегло несколько ваших рассказов. Нет нигде, чтобы герой был верующим. Поэтому, – мягко шелестел голос, – в Америку посылать этого не надо…

Небольшие пальчики моего нового знакомого быстро перебирали машинописные страницы.

– Я даже удивлен, как это вы… И не верите в Бога!

– У меня нет потребности в такой гипотезе, как у Вольтера.

– Ну, после Вольтера была Вторая мировая война.

– Тем более.

– Да, дело даже не в Боге. Писатель должен говорить языком большой христианской культуры, все равно – эллин он или иудей. Только тогда он может добиться успеха на Западе»514.

По всему выходило, что для собеседника Шаламова религиозность была не выстраданным и выношенным убеждением, а просто товаром, за который хорошо платят.

Собеседником этим был Солженицын.