Вацлав Дворжецкий - династия

С Владиком у нас не случилось никаких обстоятельств – Хлудов получился именно таким, каким мы его задумали. И что интересно, с годами мы поняли, что он так и остался «висеть» над нами! Он продолжал это «насилие» над нами!.. Уже после окончания картины, после того как ее несколько раз закрывали, после всех ее мытарств, отходя все дальше и дальше от «Бега», Хлудов, каким его сделал Владик, еще больше утвердился в нашей картине, еще точнее совпал с ее замыслом. Другого Хлудова я сейчас себе просто не представляю. Даже если взять мировой репертуар, если бы мне сейчас сказали: ну, хочешь, бери Николсона, или Редфорда, Аль Пачино или кого угодно из великих итальянских актеров, – никто меня так не устроил бы, как Дворжецкий, Ульянов, Савельева, Баталов, Евстигнеев, Олялин. Со временем этот зазор, который, возможно, был между Владиком и Хлудовым и тем, каким мы себе его представляли, исчез. Другого генерала Хлудова просто быть не может.

С утверждением Владика на роль Хлудова не было никаких проблем, поскольку мы с Аловым сами себе были худсовет. Но к Владику были свои претензии со стороны представителей Госкино. То, чего мы добивались от Владика – лаконичности выражения, скупости средств, – они не понимали или не хотели понимать. Они хотели раскрасить образ Хлудова и, кроме того, лишить его страданий (это уже был идеологический мотив). Тогда, в семидесятые годы, белогвардейцев в искусстве воспринимали как схемы, не способные мыслить, страдать. Им изначально было отказано в праве на свою позицию, на точку зрения, на родину, на страдания т. д. И вдруг в нашей картине появились Хлудов и Чарнота, а в конечном счете и Серафима, Голубков, Люська, которые обладали и сердцем, и душою, и болью. Хлудов, который вешает людей, – страдает? мучается?! Да вы что! ? Работникам Госкино очень хотелось видеть в нашей картине отвратительных «зверей», а их не было – и вот из-за этого у нас были проблемы.

А между тем у Хлудова был реальный прототип – генерал Слащёв с очень интересной биографией. Он был белогвардейским генералом, весьма талантливым, но одновременно жестоким вешателем. И, действительно, где бы ни был, оставлял после себя кровавый шлейф… Бежал в Константинополь. Вернулся в Россию – не выдержал. Преподавал в советской Военной академии. Однажды, когда Слащёв, стоя у карты, разбирал план своей операции, один из курсантов, отец которого по приказу Слащёва был повешен, выстрелил ему в голову (тот стоял к присутствующим спиной). И промахнулся. Слащёв обернулся и, сказав: «Плохо стреляете», – спокойно продолжил объяснять план операции, вновь повернувшись к присутствующим спиной23. Страшную память оставил он после себя. А вместе с тем был умным человеком и обладал огромным стратегическим талантом.

Мы с Владиславом делали Хлудова, образно говоря, графическим, нарисованным тушью. Это был не портрет маслом, а именно графический. Был еще большой скандал вокруг финала – возвращается все-таки Хлудов в Россию или нет (несмотря на исторический факт) ? В итоге финал мы оставили открытым. Хлудова мы сняли сначала на корабле, потом на берегу, затем отдельный крупный план. Неясно, где он. Нигде. И Влад сыграл это «нигде» замечательно. Нам показалось, что такой открытый финал стал одним из наиболее интересных решений во всей картине. Когда всё повисает в воздухе: и его проблемы, и его вина, и его трагедия, и, собственно, его жизнь.

Владик никогда не приходил на съемочную площадку со своими проблемами, никогда и ни на что не жаловался. Несмотря на то что ему негде было жить в Москве, он был абсолютно спокоен. Но я должен сказать, что отсутствие жилья – это судьба всех провинциальных актеров, которые до сих пор приезжают в Москву. Однако Владик не был ни «голодным», ни «холодным», это выдумки. Тогда еще у артистов были категории и соответствующие им ставки, и мы, перескочив через несколько категорий, сделали Владику высокую ставку. Конечно, это было меньше, чем, например, получал Ульянов, но ведь Михаил Александрович имел уже два десятка картин и был всенародным любимцем, а у Владика – всего лишь первая роль в кино…

У него были какие-то свои «дамские» проблемы: он расходился, сходился… конечно, здесь будут жилищные проблемы, ну и что? Мне кажется, в воспоминаниях о Владиславе слишком много внимания уделяется этой стороне его жизни. Я, например, лет пять снимал комнатку у официанта из «Астории», когда уже снял четыре картины, имел звания и наполучал международных призов… Ну и что? Ничего в этом страшного нет. Я своему приятелю, замечательному писателю, который долгое время не мог устроиться в жизни (сейчас он живет в Германии), ходил голодным и холодным, как-то сказал: «Вот когда ты в первый раз наешься досыта, до отвала, ты уже никогда в жизни не напишешь о еде так, как ты описал эту куриную ножку в своей повести…»