Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Еще один спорный вопрос касался весьма важной для страны отрасли промышленности. В конце восьмидесятых годов Чехословакия была седьмым экспортером оружия в мире, уступая только пяти постоянным членам Совета Безопасности ООН и ФРГ401. Однако чехословацкая военная индустрия сталкивалась с теми же проблемами отсталости и неэффективности, что и вся чехословацкая (читай – социалистическая) экономика. Кроме того, крушение Восточного блока подкосило внешний спрос на оборонную продукцию. Это хорошо понимали даже в коммунистическом руководстве, ведь первые планы конверсии появились за несколько лет до бархатной революции. А уже после революции к чисто экономическим аспектам добавились морально-политические: зазвучали заявления о том, что Чехословакии надлежит сократить торговлю оружием по принципиальным соображениям.

Но значительная часть этих предприятий находилась именно в Словакии, и конверсия была воспринята как антисловацкий акт. Хотя независимость Словакии ее оружейную промышленность не защитила: по данным Стокгольмского института исследования проблем мира, в 1994 году словацкий оружейный экспорт был в 4,6 раза меньше, чем в 1993-м, в первый год независимости402.

Нет необходимости воспроизводить здесь всю последовательность чешско-словацких переговоров, продолжавшихся больше двух лет в самых разных местах и самых разных форматах. Значительную часть этих переговоров инициировал лично Гавел, вплоть до того, что в ноябре 1991-го он позвал большую группу чешских и словацких политиков в Градечек, где сварил гуляш и достал сливовицу. «В начале февраля 1991 года, во время одной из таких встреч, которая, как обычно, затянулась до ночи, Иржи Кржижан написал мне записку: “Федерация, милый друг, в заднице”. “Знаю”, – ответил я», – вспоминал Михаэль Жантовский403.

Все эти встречи и консультации, особенно на ранних этапах, были направлены на поиски компромисса. Формально словацкое политическое руководство, существовавшее до выборов лета 1992 года, выступало за сохранение Чехословакии. Загвоздка была в том, что обе стороны с самого начала запутались в терминологии. Опять же нет смысла пересказывать все споры вокруг того, чтó в этих дискуссиях подразумевалось под «общим государством», «федерацией», «конфедерацией» или под полудюжиной других слов. Словацкие политики пытались сформулировать различия между понятиями suverenita и zvrchovanosť (на русский оба переводятся одинаково – суверенитет).

Различались и общие подходы к государственному строительству. Для чешской стороны вопрос федерализации всегда был вопросом разделения полномочий и не более того. Для словаков же это был вопрос национальной важности. Задача не имела рационального решения еще и потому, что словацкие политики хотели получить практически все атрибуты самостоятельного государства, оставаясь под крылом федерации или конфедерации. Ян Чарногурский в апреле 1991 года говорил в интервью, что «ЧСФР является для чехов и словаков общим кораблем в объединенную Европу, но когда мы там пристанем, у каждого будет своя лодка»404.

Если мы однажды договорились о совместном существовании в федеративном государстве, то это значит, что и это федеративное государство должны считать своим <…> Нынешние дискуссии о разделении полномочий во мне подчас вызывают скверное чувство, будто бы обе наши республики воспринимали федерацию как необходимое зло, как неприятный зонтик, который должны по определенным международно-метеорологическим причинам вместе держать над головой, чтобы не промокнуть. Иногда мне почти кажется, будто бы для них федерация была их общим врагом, неприятным затруднением на их пути к самобытному развитию.405

Так говорил Гавел в сентябре 1990 года. В марте 1991 года он высказался уже очень серьезно: