Вацлав Нижинский. Воспоминания

Тогда я попробовала средства, к которым прибегают от отчаяния, — факиров, целителей, Крисчен Сайенс — но ничто не помогло. Мы возили его в театр, на спектакли балета, в «Летучую мышь» Балиева, в клубы, где танцевали казаки, и, когда он видел это, выражение его лица изменялось и он на несколько минут становился прежним. Но в другое время он целыми неделями бывал очень буйным. Тогда приходилось класть его в санаторий, и я ехала туда вместе с ним. К сожалению, я обнаружила, что везде, кроме Крейцлингена, Вацлавом либо пренебрегали и плохо его кормили, либо даже иногда обращались с ним плохо.

Несмотря на огромнейшие трудности, была направлена просьба Ленину, подписанная лечившими Вацлава врачами, чтобы Броне и матери Вацлава было позволено покинуть Россию и приехать к нему. Мы надеялись, что потрясение от новой встречи с ними поможет Вацлаву. Просьбу отклонили, но моя невестка, в конце концов узнавшая о том, что случилось, сумела с помощью танца пересечь границу и приехала к нам вместе с матерью Вацлава. Но Вацлав, увидев их, никак на это не отреагировал. Только когда приходит Кира, он улыбается и говорит: «Осторожно, здесь ребенок».

Прошло много лет, и однажды в Париже Дягилев пришел повидать Вацлава. «Ваца, да ты лентяй. Идем, идем, ты мне нужен; надо, чтобы ты танцевал для Русского балета, для меня». Вацлав покачал головой: «Я не могу, потому что я сумасшедший».

Дягилев отвернулся и заплакал: «Это моя вина, что мне делать?»

Врачи были правы: домашняя обстановка не успокаивала Вацлава. Наоборот, старание вести себя нормально приводило к периодам буйства. И тогда я решила вернуть его туда, где он чувствовал себя счастливым, где с ним хорошо обращались и хорошо ухаживали за ним в начале его болезни, — в санаторий «Бельвю» в Крейцлингене. Сейчас он находится там… и видит свои видения. Его галлюцинации связаны с войной. Он по-прежнему слышит выстрелы, которые уже давно умолкли. Он по-прежнему видит вокруг себя умирающих солдат. Когда я прихожу, он подходит ко мне с безграничной благодарностью во взгляде, как умный пес к хозяину, который о нем заботится.

Все эти четырнадцать лет я пыталась преодолеть огромные трудности и дать Нижинскому то, что у него еще может быть, — заботу и дом. В самые худшие и мучительные минуты я вспоминала слова, которые однажды сказала в «Ковент-Гарден», глядя на то, как он танцевал в «Сильфидах»: «Благодарю тебя, Боже, за то, что жила в этом веке и видела, как танцует Нижинский», и обещание, которое дала ему во время нашей свадьбы: быть рядом с ним в счастье и в несчастье.

В течение этих трагических лет лишь несколько человек доказали, что они настоящие друзья Нижинского и верны ему в дни крушения так же, как в дни славы. От его имени и от своего я хочу выразить глубочайшую благодарность этим друзьям — покойному Полю Дюпюи, миссис Вандербильд — супруге Уильяма К. Вандербильда-старшего, Роберту Альфреду Шоу и Тамаре Карсавиной. Пока я ожидаю чуда, которое смогло бы возродить Нижинского для искусства, для жизни и для нас, верность этих немногих друзей, несмотря ни на что, заставляет меня верить, что Вацлав, искатель истины, был прав, когда его в первый раз увозили в Крейцлинген. Тогда он указал на небо и сказал: «Фамка, мужайся, не отчаивайся, потому что есть Бог».

Нью-Йорк, Гаага, 1932–1933