Ватутин

Ставка во многом исходила из военно-стратегической и политической необходимости. Слишком велико было желание освободить из оккупации миллионы советских людей, вырвать из кольца блокады Ленинград, вернуть Донбасс и индустриальные районы юга страны. Вопрос об общем наступлении решался на совместном заседании Ставки и Политбюро ЦК ВКП(б), где все решило выступление Сталина, который прямо заявил, что «немцы в растерянности от поражения под Москвой, очень плохо подготовились к зиме. Сейчас самый подходящий момент для перехода в общее наступление». К сожалению, Ставка и прежде всего Верховный Главнокомандующий недооценили врага и переоценили состояние и качество боевой подготовки своих войск. Немцы располагали значительным количеством живой силы, техники, вооружения и боеприпасов для организации прочной обороны. Мы же были во всех отношениях не готовы к таким масштабным наступлениям. Ведь даже в годы наших последующих побед, мы не проводили одновременно подобных операций. Но слово Сталина было законом, а из военных никто не выступил против. Правда, пытался протестовать Жуков, но и то не против самого принципа, а только против такого количества операций. Да еще начальник Генерального штаба несколько раз повторил, что надо больше думать.

А думать было над чем. Тот же Северо-Западный фронт должен был участвовать одновременно в двух операциях на разных стратегических направлениях, нанося расходящиеся удары. Вот почему был так озабочен штаб фронта даже в новогоднюю ночь. Еще 18 декабря, в разгар Московского наступления, Ватутин получил директиву Ставки, которая предписывала: «Не позднее 26 декабря 1941 года нанести удар силами не менее шести усиленных стрелковых дивизий из районов Осташков в общем направлении на Торопец, Велиж, Рудню, дабы во взаимодействии с войсками Калининского фронта отрезать пути отхода противнику и не дать ему возможности задержаться для обороны на заранее подготовленном рубеже оз. Оталово, Андреаполь, западный берег реки Западная Двина, Ярцево. В дальнейшем ударом на Рудню отрезать Смоленск с запада». Одновременно 11-я армия должна была нанести удар на Старую Руссу с ближайшей задачей овладеть этим городом и с последующей, наступая на Дно, Сольцы, «во взаимодействии с войсками Волховского фронта отрезать пути отхода противнику со стороны Новгород и Лучи». 34-й армии предстояло «сковать противника на демянском направлении».

Более всего Николая Федоровича волновало направление главного удара по группе армий «Центр». Где взять те шесть полнокровных дивизий, если стоящая на этом направлении 27-я армия сильно ослаблена?

— Сорвем операцию, — озабоченно сказал, глядя на карту, Курочкин.

— Не имеем права, — ответил Ватутин, но и в его словах чувствовалась озабоченность. — Будем готовить, хоть с нашими крохами. Придется оголять 34-ю, подойдут маршевые батальоны. Эх, танков бы! Может, обратиться в Ставку?

— Другого выхода нет. Готовь данные.

Сколько передумал в эти дни Ватутин, сколько перебрал вариантов, но без усиления войск фронта даже думать о серьезном успехе было бессмысленно. С тяжелым чувством отрабатывал Николай Федорович оперативные документы, и только большое самообладание позволяло ему оставаться по-прежнему спокойным, доброжелательным. Хорошие вести все-таки пришли с директивой Ставки — о переносе времени наступления.

— Звонил Василевский, — удовлетворенно сообщил Курочкин. — Мы получаем новые 3-ю и 4-ю ударные армии. Это же такая силища! Да еще намечается передать нам 1-й и 2-й гвардейские стрелковые корпуса. Они сейчас формируются под Москвой. Ну, что думаешь?

— А что тут думать? — впервые за много дней улыбнулся Ватутин. — Конечно хорошо. Поставим их на направление главного удара. А как с танками, артиллерией, боеприпасами?

— Просил, но что в одном разговоре скажешь? Теперь ты просишь.

— И буду. Если говорить откровенно, радоваться особенно рано. На какое число перенесено наступление?

— На 7 января. Военный совет фронта сделает все, чтобы выработать правильное решение, мобилизовать бойцов, командиров, но главная сейчас работа твоя, Николай Федорович.

До Нового года штаб фронта трудился с огромной нагрузкой. Ватутин спал не более двух часов. В ежесуточных докладах в Ставку упрямо просил подкреплений.

— Не давите вы на меня так, — твердо отказывал Шапошников. — Все, что могли, дали. Вы же знаете, голубчик, эти вопросы решает сам Верховный. Две ударные армии, разве мало? Ведь в них по восемь—десять дивизий.

— Десять? — не унимался Ватутин. — Если учесть, что в каждой по 5 тысяч человек, то десять превратится в пять полнокровных.

— Сейчас везде так, голубчик. Зато какие командармы! Генералы Пуркаев, Еременко...

— Я понимаю. Конечно, и армии неплохо укомплектованы и командармы хорошие. Но у меня ведь еще две армии совсем слабые, а боевой техники на фронте, стыдно сказать, кот наплакал. Вы же знаете. На 250 километров фронта 800 орудий, 510 минометов и 170 танков. Авиация фронта насчитывает всего 69 исправных самолетов. Боеприпасов всего на несколько суток, а мы собираемся наступать...