Вавилон

Набусардар одобрил план и не мешкая отправил посыльного из своей свиты в дом командования за военачальником из тайной службы, чтобы тот явился получить необходимые распоряжения в зимнюю резиденцию царя.

Полководец простился с жрецом и продолжил свой путь.

Улу поднял руку и благословил его. Серебристый луч луны осветил лицо Улу.

Оно казалось вычеканенным из металла.

Дворец царя Набопаласара заполняли высшие сановники. У входа то и дело останавливались золоченые паланкины, один роскошнее другого. По всем дворам и галереям распространялось благоухание нарда, которым были умащены тела вельмож. Напомаженные волосы блестели при свете факелов, масляных светильников и ламп. Одежды сверкали драгоценными камнями, соперничая красотой с драгоценностями в дворцовых покоях.

Первым в кабинет царя вступил сановник по делам правосудия, которого приветствовал главный управитель дворца. Следом вошел хранитель печати в сопровождении халдейского посла в Египте. Чуть позже явились сановник, ведавший делами внутри страны, сановники, в ведении которых были дороги и хозяйство. Потом пришел главный казначей с целой свитой высокопоставленных чиновников.

Сановник, ведающий хозяйством, уселся первым, так как был не в силах выстоять под тяжестью праздничных одежд и царских наград.

Прямо против него сел главный казначей, чтобы подразнить его видом своего скарабея, которого прикрепила к его груди сама царица. Он считал эту награду более ценной, чем любые воинские знаки отличия, и все время становился против света, многозначительно улыбаясь при этом. Сановнику по хозяйству было противно хвастовство коллеги, и, желая унизить казначея, он завел с ним такой разговор:

– Я слышал, что твоя светлость получил эту награду от царицы, – и концом своего посоха, знаком власти сановных деятелей государства, указал на скарабея. – Слышал я также, светлейший, что таких скарабеев царица раздает до трехсот шестидесяти штук в год.

– И все-таки мне доставляет больше удовольствия один собственный скарабей из трехсот шестидесяти, чем триста шестьдесят унаследованных наград.

Главный казначей хотел поддеть своего собеседника, но тот невозмутимо ответил:

– Свои собственные награды, достойнейший, мне уже негде и прицепить, с меня довольно хлопот и с этими. – И он с довольным видом оглядел свою грудь и прибавил: – Мой род получал награды не за волокитство, а за верную службу отечеству. Наш род известен со времен Саргона Аккадского, и на моей груди знаки отличия царей всех династий, начиная от Саргона. Если царь предоставит мне возможность, то у тебя, достойнейший, будет случай увидеть и мою собственную награду.

– Какой же возможности ты ждешь, если сейчас царят мир и спокойствие?

– Уж не спишь ли ты, достойнейший, ведь не за горами новая война.

– Война? – иронически переспросил казначей.

– Да, с персами, лидийцами, мидийцами и Египтом.

Казначей захохотал так громко, что привлек внимание сидящих за другими столиками. Хранитель печати поперхнулся вином и закашлялся, тогда как другие включились в беседу главного казначея с сановником по хозяйству. С кубками в руках они обступили их.

Главный казначей объяснил им:

– Вот его светлость утверждает, что будет война с персами, да и не только с ними, а еще и с лидийцами, мидийцами и египтянами.

Слова эти встретил дружный смех.

– Ты позабыл еще греков, римлян, скифов, массагетов, индийцев, китайцев и гишпанцев, – раздался чей-то голос, за которым последовал новый взрыв хохота.

Не смеялся только верховный судья Вавилона. Он сидел один за столиком и сосредоточенно думал. Идин-Амуррум решился в конце концов выложить перед членами совета все, что накопилось в душе. Он не в состоянии больше оставаться в своей должности, так как не желает творить суд неправедный. Вспоминались ему один за другим тяжбы, в которых он по приказу царя и против своей воли выносил несправедливые приговоры. Взять хотя бы последнее дело – дважды убийцы Сибар-Сина, да и остальные дела, в которых подкупленные судьи сказали свои лживые «да» или «нет». Так слуги правосудия сами нарушали закон основоположника права Хаммурапи. Все триста статей его закона сводились теперь к тому, чтобы судьи взимали мзду с тяжущихся.

Он был погружен в свои мысли, когда к нему обратился сановник, ведающий дорогами:

– А ты, достопочтенный верховный судья Вавилона, каково твое мнение о войне?

Судья с неудовольствием выслушал вопрос, однако ответил, что считает войну весьма вероятной.

– Весьма вероятной? – изумился управитель дворца.

– Даже несомненной, – решительно подтвердил судья.

– Несомненной? – отозвался и сановник по внутренним делам и поправил свою накладную бороду. – Я тоже считаю ее несомненной, но ее надо предотвратить.

– Ты считаешь войну несомненной, но говоришь, что ее надо предотвратить, как это понимать, достойнейший?

– Как вам удобнее, – съехидничал кто-то, намекая на его двуличие.