Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна

– Жизнь – это ритм, – сказала Ла Уника. – Смерть – это когда ритм замер. Синкопа. А потом – ритм ожил, снова жизнь. – Она взяла мачете. – Сыграй. – Протянула мне его рукоятью вперед. – Сделай музыку.

Я поднес мачете ко рту, закинулся на спину, обвил собой его длинный, грозный металл и лизнул звук. Я не хотел, но он сам возникал во впадине языка, и мое дыхание выносило его в клинок.

Сперва тишком, сперва шажком. Я закрыл глаза и каждую ноту чувствовал в прижатом к камню квадрате плечей и бедер. Я играл в меру дыхания, но исподволь уже частили сухожилья в кистях и ступнях, поднывали, подбивали быстрей запустить сердце в пляс. Содрогаясь, подступал поминальный гимн.

– Лоби, когда ты был маленький, ты колотил ногами в камень, и получался ритм, бит, танец, барабан. Барабань, Лоби!

Я дал мелодии волю и только подхлестнул ее на октаву повыше: теперь надо было справляться одними руками.

– Барабань!

Я выгнул спину, рывком встал и принялся колотить.

– Бей!

Я мельком приоткрыл глаза и увидел, как драпает паук-кровосос.

Музыка смеется. Бей, бей, пересвист и трель! И Ла Уника хохочет: играй! Я согнулся – загривок защекотали капельки пота, закинул голову – струйкой сбежали к копчику. У меня выше пояса все каменное, а ляжки ходят поршнями, ступни выбивают контрритмы: пальцы – пятки. Клинок торчком, сейчас солнце наколю. И пот бежит: за ушами, в ложбинках у натянутых шейных жил.

– Барабань, мой Ло Ринго! Играй, мой Ло Орфей! – кричит Ла Уника. – О Лоби!

И хлопает, хлопает в ладоши.

Потом, когда из звуков осталось мое дыхание, шелест листьев и плеск ручья, Ла Уника кивнула с улыбкой:

– Вот теперь ты оплакал ее как следует.

Я глянул вниз. Грудь мокро блестит, живот ходит от дыхания: то ровно, то складки. На ногах пыль превратилась в ржавую грязь.

– Теперь ты почти готов. Иди пока, охоться, смотри за стадом, играй. Скоро за тобой придет Ле Дорик.

Все мои звуки замерли: дыхание, даже сердце. Синкопа, пока не ожил ритм.

– Ле Дорик?

– Иди отдохни, порадуйся. Скоро в путь.

Мне стало страшно. Я замотал головой и побежал от пещеры.

Ле…

Вдруг скиталица улетела, оставив у меня на коленях – о мерзость! – отвратительную, чудовищную личинку с человечьей головой!

«Где душа твоя, я ее оседлаю!»

Алоизиюс Бертран. Карлик[25]

ПРОСНИСЬ ДЛЯ ЖИЗНИ!

Ты – поколение ПЕПСИ!

Лозунг нынешнего дня (реклама по телевизору)

…Дорик!

Час спустя я сидел на карачках, притаившись у Клетки. Сторожа Дорика нигде не было видно. Белое существо (я помнил, как женщина, бывшая матерью Добри, вытолкнула это белое из утробы перед смертью) подтащилось к электрической изгороди и пускало слюни. Похоже было, что оно скоро умрет. Где-то смеялся Грига. До 16 лет он был Ло Грига. А потом, от генов или еще от чего, у него в голове завелась гниль: из губ, из десен стал брызгать смех. Грига лишился Ло и был помещен сюда. Дорик сейчас, наверное, внутри. Выдает рационы, подлечивает, кого можно подлечить, усыпляет, кого нельзя. Столько ужаса и тоски скопилось в Клетке; трудно бывает помнить, что там – люди. У них нет титулов чистоты, но они люди. Даже Ло Кречет вскидывается на шуточки про них.

– А знаешь ты, молодой Ло, что с ними творили, когда я был маленьким? Как их волокли из джунглей, тех немногих, кто уцелел? Полные нормы от страха посходили с ума и превратились в дикарей. Многих, кого мы зовем Ла и Ло, пятьдесят лет назад истребили бы по общему решению. Так что радуйся, радуйся, что живешь в более просвещенные времена…

Они, конечно, люди. Но я думал не в первый раз: каково быть сторожем таких людей – а, Ле Дорик?

Я пошел к деревне.

Ло Кречет перетягивал тетиву на охотничьем арбалете. На земле у входа была насыпана горка пороховых стрел, у которых старик собирался проверить заряды.

– Как жизнь твоя, Ло Лоби?

Я повертел ногой стрелу:

– Быка-то завалили уже?

– Нет.

Я кончиком мачете проверил: заряд в порядке.

– Так пошли.

– Остальные сперва проверь.

Пока я возился с зарядами, Кречет закончил с тетивой и вынес арбалет для меня. Мы пошли к реке.

От ила вода была с желтизной. Она бежала быстро и высоко, гнула папоротники и длинную траву, зачесывала их, как волосы, от берега к стремнине. Мили две мы шли размокшим берегом. Наконец я спросил:

– Что убило Фризу?

Ло Кречет присел осмотреть ободранную лесину: тут прошелся бивень.

– Ты там был, ты и видел. Ла Уника только гадает.

Мы отвернули от реки, и по Кречетовым лосинам заскребли колючки. Мне лосины ни к чему: своя кожа тугая и прочная. И у Добри такая же, и у Йона.

– Я ничего не видел. А что Ла Уника?..

С дерева сполохнулся альбиносный ястреб и улетел, забирая кругами. Фриза, кстати, тоже без лосин обходилась.

– Говорит, что-то врожденное. Во Фризе было что-то нефункциональное, и когда оно проявилось, Фриза погибла.

– Все у нее было функциональное!

– Не ори, юноша.