Вавилон

Робин пожал руку Гриффину.

— Убежище не исправит ситуацию.

— В следующий раз мы будем лучше, — настаивал Гриффин. — Это был промах, это была моя вина, мы все исправим. Так что успокойся, пока кто-нибудь не подслушал. — Он откинулся в кресле. — Теперь. Меня не было в городе несколько месяцев, поэтому мне нужно услышать, что происходит в башне, и я хотел бы, чтобы ты был эффективен в этом, пожалуйста.

Робин мог бы ударить его тогда. Он бы так и сделал, если бы это не привлекло взгляды, если бы Гриффин не был так явно уязвлен.

Он ничего не добился от своего брата, он знал. Гриффин, как и профессор Ловелл, мог быть поразительно целеустремленным; если их что-то не устраивало, они просто не признавали этого, и любая попытка добиться признания заканчивалась лишь еще большим разочарованием. У него возникло мимолетное желание просто встать и уйти, хотя бы для того, чтобы посмотреть на выражение лица Гриффина. Но это не принесло бы длительного удовлетворения. Если бы он обернулся, Гриффин стал бы насмехаться над ним; если бы он продолжал уходить, то только разорвал бы свои собственные связи с Гермесом. Поэтому он сделал то, что у него получалось лучше всего, как с отцом, так и с братом — он проглотил свое разочарование и смирился с тем, что позволит Гриффину задать условия разговора.

— Не так уж много, — сказал он после успокоительного вздоха. — Профессора в последнее время не выезжали за границу, и я не думаю, что в палатах что-то изменилось с прошлого раза. О... случилось нечто ужасное. Один выпускник — Энтони Риббен...

— Конечно, я знаю Энтони, — сказал Гриффин, затем прочистил горло. — Знал, я имею в виду. Из той же когорты.

— Так ты слышал? — спросил Робин.

— Слышал что?

— Что он мертв.

— Что? Нет. — Голос Гриффина был странно ровным. — Нет, я просто имел в виду — я знал его до того, как уехал. Он умер?

— Пропал в море, возвращаясь из Вест-Индии, очевидно, — сказал Робин.

— Ужасно, — сказал Гриффин безразлично. — Просто ужасно.

— Это все? — спросил Робин.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал?

— Он был твоим однокурсником!

— Мне не хотелось бы говорить тебе, но такие инциденты не редкость. Путешествия опасны. Кто-то пропадает каждые несколько лет.

— Но это просто... это как-то неправильно. Что они даже не помянули его. Они просто продолжают жить, как будто этого никогда не было. Это... — Робин запнулся. Внезапно ему захотелось плакать. Он чувствовал себя глупо, что заговорил об этом. Он не знал, чего хотел — возможно, какого-то подтверждения, что жизнь Энтони имела значение и что его нельзя так легко забыть. Но Гриффин, как он должен был знать, был худшим человеком, у которого можно было искать утешения.

Гриффин долго молчал. Он смотрел в окно, сосредоточенно нахмурив брови, словно размышляя о чем-то. Казалось, он совсем не слушал Робина. Затем он наклонил голову, открыл рот, закрыл его, затем снова открыл.

— Знаешь, это не удивительно. То, как Вавилон обращается со своими студентами, особенно с теми, кого они набирают из-за границы. Ты для них актив, но это все, что ты есть. Машина для перевода. И как только ты их подведешь, ты вылетаешь.

— Но он не провалился, он умер.

— То же самое. — Гриффин встал и взял свое пальто. — Как бы то ни было. Мне нужны эти тексты в течение недели; я оставлю тебе инструкции, куда их передать.

— Мы закончили? — спросил Робин, пораженный. Он почувствовал новую волну разочарования. Он не знал, чего хочет от Гриффина, и вообще, способен ли Гриффин это дать, но все же он надеялся на большее.

— Мне нужно быть на месте, — сказал Гриффин, не оборачиваясь. Он уже собирался уходить. — Следи за своим окном.

Это был, по всем меркам, очень плохой год.

Что-то отравляло Оксфорд, высасывало из университета все, что доставляло Робину радость. Ночи стали холоднее, дожди сильнее. Башня больше не казалась раем, а была тюрьмой. Курсовая работа была пыткой. Он и его друзья не получали никакого удовольствия от учебы; они не чувствовали ни захватывающих открытий первого курса, ни удовлетворения от реальной работы с серебром, которое могло бы однажды прийти на четвертом.

Старшие товарищи уверяли их, что так бывает всегда, что спад на третьем курсе — это нормально и неизбежно. Но тот год был явно неудачным и в других отношениях. Во-первых, число нападений на башню угрожающе возросло. Раньше Вавилон мог рассчитывать на две-три попытки взлома в год, и все они становились предметом большого шоу, когда студенты толпились у дверей, чтобы посмотреть, какое жестокое воздействие оказали подопечные Плэйфера в этот раз. Но к февралю того года попытки краж стали происходить почти каждую неделю, и студентам начало надоедать зрелище полицейских, волочащих покалеченных преступников по булыжникам.